В многочисленных критических статьях и заметках по пово¬ду комедии А. С. Грибоедова «Горе от ума», написанных и издан¬ных на протяжении последних ста семидесяти восьми лет, един¬ственная мысль прослеживается наиболее отчетливо и ясно: произведение это крайне неоднозначно. Несмотря на кажущу¬юся в первом приближении определенность поставленной про¬блемы взаимоотношений «человека новой формации» с про¬гнившим насквозь «фамусовским обществом», ни в коем случае нельзя упускать из виду загадочность и порою противоречивость образов, якобы отодвинутых на второй план и введенных в по¬вествование лишь для пущей яркости произведения. Одним из подобных действующих лиц комедии, вызывающих и по сей день споры литераторов и критиков, безусловно, является Со¬фья Павловна Фамусова
Девятнадцатый век, духом которого пронизаны все действия и явления комедии, разделил критиков на два лагеря. Наиболее непримиримые самым решительным образом осуждали герои¬ню. В частности, весьма резко в отношении Софьи высказался А. С. Пушкин: «Софья очерчена не резко — то ли блудница, то ли московская кузина». Этой же точки зрения придерживался и В. Г. Белинский: «Мерою достоинства женщины может слу¬жить мужчина, которого она любит». Сраженные же незауряд¬ностью героини высказывали абсолютно противоположную точ¬ку зрения. Так, И. А. Гончаров в статье «Мильон терзаний» писал: «В собственной, личной ее физиономии прячется что-то свое, горячее, нежное, даже мечтательное. В ней есть какая-то энер¬гия характера». Слова же Б. Голлера были еще более решитель¬ны: «Это единственный из персонажей, действия которого аб¬солютно самостоятельны и независимы».
Так какова же на самом деле Софья Павловна Фамусова? В начале комедии она предстает перед нами как избалованная московская барышня, которой, по словам ее отца Павла Афана¬сьевича, «сна нет от французских книг». Она подчиняет своим желаниям и причудам покорного и робкого Молчалина, с лов¬костью обводит вокруг пальца собственного наивного родите¬ля, а когда тот все же застает ее в неподобающем виде, она с див¬ной легкостью выдумывает «вещий» сон:
Позвольте… видите ль… сначала Цветистый луг, и я искала Траву
Какую-то, не вспомню наяву.
Вдруг милый человек, один из тех, кого мы Увидим, — будто век знакомы,
Явился тут со мной; и вкрадчив, и умен,
Но робок… знаете, кто в бедности рожден-
Хочу к нему — вы тащите с собой:
Нас провожают стон, рев, хохот, свист чудовищ!
Он вслед кричит!..
Проснулась. — Кто-то говорит:
Ваш голос был…
Влюбленность Софьи в Молчалина вводится Грибоедовым в повествование гораздо раньше появления Чацкого и задолго до саморазоблачения Молчалина. Читатель еще не знает, что Чацкий и Софья вместе росли и взрослели, что у Чацкого были надежды на верность Софьи отроческой любви. В первой же беседе героини со служанкой Лизой автор в весьма чувственных тонах описывает отношение Софьи к своему молчаливому и преданному избраннику:
Возьмет он руку, к сердцу жмет,
Из глубины души вздохнет,
Ни слова вольного, и так вся ночь проходит,
Рука с рукой, и глаз с меня не сводит… ~~~
Однако первое впечатление от романтического женского образа довольно обманчиво. Молодая героиня в традиционной комедии классицизма, как правило, играет несложную и совер¬шенно однозначную роль. По ходу действия данного произве¬дения читатель начинает понимать, что Софья не вписывается в эту концепцию. Уже при встрече с Чацким нет и следа той сен¬тиментальной девушки, воспитанной на любовных французских романах. С главным героем беседует холодная московская деви¬ца, привыкшая к великосветским манерам общения, исключа¬ющим какую-либо откровенность и даже человеческую тепло¬ту. Совсем немного времени проходит от вымученного: «Ах, Чацкий, я вам рада» до гневного, со стальным оттенком: «Не человек, змея!» Читатель пребывает в замешательстве. Какова же истинная сущность героини? Создается впечатление, что Грибоедов сознательно заставляет неустанно всматриваться в закрытое вуалью загадочности лицо Софьи и пытаться ответить на вопрос, не имеющий ответа.
Сцена обморока Софьи из-за преглупого падения Молчали- на с лошади вновь вводит читателя в заблуждение. Теперь уже нельзя сказать уверенно, что за этим стоит. То ли любовь к Мол- чалину действительно столь велика и слова: «Ах! Боже мой! упал, убился!» есть крик души, бьющейся раненой птицей в клетке отчаяния, то ли Софья решила просто досадить назой¬ливому Чацкому, совершенно безосновательно возомнившему себя властителем ее мыслей и чувств.
Даже если Грибоедов отвел Софье роль романтической, влюб¬ленной натуры, то и здесь нет полной ясности. Почему выбор Софьи — Молчалин? Да, с ним удобнее иметь дело, его можно приручить, он послушен и безропотен, «муж-мальчик, муж-слу¬га». Но ведь это определенно отрицательный персонаж. Причем, несмотря на явную принадлежность к «фамусовскому обществу», и там он не заслуживает должного уважения: «…на цыпочках и небогат словами», имеет только два таланта — умеренность и ак¬куратность. Он безроден и числится по архивам. Такой человек не пара дочери уважаемого московского господина. И Софья осо¬знает это. Поэтому, именно поэтому она выбирает Молчалина, бросая вызов предрассудкам и нелепым убеждениям закостене¬лого московского общества. «Что мне молва? Кто хочет, так и судит», — брошенная Софьей реплика словно невидимой нитью связала ее противоречивую натуру с образом Чацкого, сознатель¬но ставившего себя в оппозицию всем окружающим и подстере¬гающим его в кулуарах грибоедовской комедии.
Но что если Софья искусно играет более коварную роль? Ведь именно она завела часовой механизм кульминационного момента всей комедии, невзначай обронив фразу: «Он не в сво¬ем уме», — характеризуя Чацкого. Как снежный ком, неумоли¬мо растущий в размерах, лавиной сходя со склона горы, слух стал распространяться среди членов «фамусовского общества», при¬ведя к развязке. Софья отомстила Чацкому за его отъезд, мно¬голетние скитания? Или стала невинной жертвой конфликта «старого» и «нового», а также предательства со стороны Мол¬чалина? Наверное, пройдет еще не один десяток лет, а споры вокруг истинного лица героини комедии Грибоедова не утихнут.
И. А. Гончаров сравнил грибоедовскую Софью Фамусову с пушкинской Татьяной Лариной: «…Она в любви своей точно так же готова выдать себя, как Татьяна: обе, как в лунатизме, бродят в увлечении с детской простотой». Наверное, их объединяет и уникальное положение в произведениях: явно принадлежа к ка¬кой-то определенной среде, они все же стоят над всем происхо¬дящим и созерцают все происходящее. Они — сильные предста¬вительницы слабого пола, и, пока «Молчалины блаженствуют на свете», превращая мир в царство тьмы, именно они делают жизнь ярче, становясь единственным «лучом света в темном царстве».
