Поэзия начала XX века изумляет и удивляет своим многоцветием, многоголосием, «Будем как солнце!»— восклицает в 1902 году К. Бальмонт, один из лидеров русского символизма. Романтик и максималист, натура в высшей степени впечатлительная, артистичная и в то же время ранимая, он предъявляет необыкновенно высокие требования к бытию людей, В центр мира он ставит Солнце — источник света и совести, источник жизни, Стихи его музыкальны, в них — журчание весенних ручьев и искрящиеся солнечные блики, брызги и ленящееся море, одухотворенность, грусть и светлая надежда, радость жизни:
Я мечтою ловил уходящие тени,
Уходящие тени погасшего дня,
Я на башню всходил, и дрожали ступени,
И дрожали ступени под ногой у меня… …
Чем я выше всходил, тем сильнее сверкали,
Тем сильнее сверкали выси дремлющих гор
И сияньем прощальным как будто ласкали,
Словно нежно ласкали отуманенный взор.
Недаром А. Блок в статье «О лирике» (1907 г.) говорит: «Когда слушаешь Бальмонта — всегда слушаешь весну». Удивительны строки А. Белого:
Рыдай, буревая стихия,
В столбах громового огня!
Россия, Россия, Россия —
Безумствуй, сжигая меня!
Можно ли проникновеннее сказать об известном поэте И. Анненском, чем сказал о нем его младший современник, поэт Н. Гумилев:
…Был Иннокентий Анненекий последним
Из царскосельских лебедей…
Вот несколько «пленительных и странных» строк И. Анненского:
Среди миров, в мерцании светил
Одной звезды я повторяю имя…
Не оттого, что б я ее любил,
А оттого, что мне темно с другим.
И если мне сомненье тяжело,
Я у нее одной ищу ответа,
Не потому, что от нее светло,
А потому, что с ней не надо света.
Основная тема творчества другого поэта «серебряного века», Михаила Кузмина, — любовь. «Любовь Кузмина — тихая, музыкальная, как бы лунная. Она вся — в трепете ласковых предчувствий, она — ожидание нежности», — писал известный литературовед П. Н. Медведев,
Моя душа в любви не кается —
Она светла и весела.
Какой покой ко мне спускается!
Зажглися звезды без числа.
И я стою перед лампадами,
Смотря на близкий милый лик.
Не властен лед над водопадами,
Любовных вод родник велик.
Поэзия Николая Гумилева «…напоминает взрыв звезды, перед своим уничтожением ярко вспыхнувшей и пославшей поток света в окружающие ее пространства» (Вяч. Иванов). Ему был чужд «протестантский прибранный рай», он испытал и изведал многое, посетил далекие страны, был знаменит и,, подойдя, как считал он сам, к «середине странствия земного», погиб в расцвете творческих сил. Увы, «поэты русские свершают жребий свой, не кончив песни лебединой». Молодым людям, вступающим в жизнь, Гумилев интересен прежде всего страстным желанием и, что удается далеко не каждому, умением преодолеть преграды, доказать себе и другим, что человек может достигнуть цели. Он был слаб физически — и стал силен, был неуверен в себе — и сумел утвердиться, был неизвестен — и стал знаменитым поэтом, Он считал, что;
Быстрокрылых ведут капитаны —
Открыватели новых земель,
Для кого не страшны ураганы,
Кто изведал мальстремы и мель.
Чья не пылью затерянных хартий —
Солью моря пропитана грудь,
Кто иглой на разорванной карте
Отмечает свой дерзостный путь…
Кажется естественным, что именно Н. Гумилев объединил вокруг себя двадцать шесть разных поэтов и стал во главе нового литературного направления 10—20-х годов XX века, акмеизма: ведь «акмеизм» в переводе с греческого — «высшая степень чего—либо, цвет, цветущая пора», а также «мужественно твердый и ясный взгляд на жизнь» (Н. Гумилев). Это положение акмеизма поэтически проиллюстрировал другой поэт — С. Городецкий:
Назвать, узнать, сорвать покровы
И праздных тайн, и ветхой мглы.
Вот первый подвиг. Подвиг новый —
Живой земле пропеть хвалы.
Одним из ведущих участников движения футуристов был В. Хлебников. Он жил неустроенной, полубродячей жизнью, был редкостным бессеребреником, называл себя дервишем, йогом, марсианином. Хлебников — поэт-экспериментатор, искатель, по определению Маяковского, «Колумб новых поэтических материков». Писал он очень своеобразно, в творчестве исходил из собственных теорий. По гнездам родственных слов он обосновывал возможность возникновения новых слов и сам создавал их.
Максимилиан Волошин… Поначалу этот поэт привлек меня мелодичностью, легкостью, изяществом своих стихов:
И мир, как море пред зарею,
И я иду по лону вод,
И подо мной и надо мною
Трепещет звездный небосвод…
Затем — глубиной своей жизненной программы, в основе которой — стремление:
Все видеть, все понять, все знать, все пережить,
Все формы, все цвета вобрать в себя глазами,
Пройти по всей земле горящими ступнями,
Все воспринять и снова воплотить.
Но, пожалуй, самое сильное потрясение вызвал у меня его цикл стихов «Пути России». Многое отражено в нем: восстание Степана Разина, эпоха Смутного времени, революция и гражданская война. Поэт пытается осмыслить прошлое России и предугадать ее будущее. Прежде всего М. Волошин обращает внимание на трагизм судьбы Родины:
О камни мостовых, которых лишь однажды
Коснулась кровь! Я ведаю ваш счет.
Трагична и судьба россиян:
Вся Русь — костер. Неугасимый пламень
Из края в край, из века в век
Гудит, ревет… И трескается камень.
И каждый факел — человек.
События 1917 года и охватившая страну гражданская война обрушили на Россию новые, неисчислимые потоки страданий и крови:
«Брали на мушку», «ставили к стенке»,
«Списывали в расход» —
Так изменялись из года в год
Речи и быта оттенки.
«Хлопнуть», «угробить», «отправить на шлепку»,
«Духонину в штаб», «разменять» —
Проще и хлеще нельзя передать .
Нашу кровавую трепку.
В начале 20-х годов М. Волошин жил в Крыму, где противоречия эпохи, трагизм усобицы воспринимались особенно остро: Крым переходил из рук в руки, зимой 1921—1922 годов начался голод. Апрельские стихи 1921 года («Террор», «Красная пасха», «Терминология» и др.) — это крик поэта, призывающего обезумевших от ужаса людей к совести и гуманизму.
С утра раздавали солдатам водку.
Вечером при свече
Выкликивали по спискам мужчин, женщин.
Сгоняли на темный двор… …
Еще недобитых валили в яму.
Торопливо засыпали землей.
А потом с широкою русской песней
Возвращались в город домой.
А к рассвету пробирались к тем же оврагам
Жены, матери, псы. Разрывали землю.
Грызлись за кости.
Целовали милую плоть.
Как не вспомнить строки Пушкина: «Не приведи Бог видеть русский бунт, бессмысленный и беспощадный».
«На дне преисподней» — так назвал М. Волошин стихотворение, посвященное памяти трагически погибших поэтов — умершего от истощения А. Блока и расстрелянного Н. Гумилева. Трудно было остаться Человеком в то жестокое время. Поэтому именно так выразил свое философско-поэтическое
кредо М. Волошин в стихотворении «Доблесть поэта»:
Ты соучастник судьбы, раскрывающей замысел драмы,
В дни революции быть Человеком, а не Гражданином.
Надежда на то, что «из преступлений, исступлений возникнет праведная Русь», не покидала Волошина. Поэт и гуманист, он разделил судьбу Родины, отдал ей голос совести:
Может быть, такой же жребий выну,
Горькая детоубийца, — Русь!
И на дне твоих подвалов сгину .
Иль в кровавой луже поскользнусь, —
Но твоей Голгофы не покину,
От твоих могил не отрекусь.
Доконает голод или злоба,
Но судьбы не изберу иной:
Умирать, так умирать с тобой
И с тобой, как Лазарь, встать из гроба!
Поэты «серебряного века». Разное видение мира, разные, чаще всего трагические, судьбы. Не все в их творчестве понятно и близко нам, но покоряет несомненная их талантливость, неординарность. Безусловно, нельзя ограничить их творчество рамками какого-то одного литературного направления: символизма, акмеизма или футуризма. Глубина мысли, мастерство слова, пристальное внимание к духовной жизни, мельчайшим движениям души, историко-литературная и общественно-гражданская проблематика их произведений, переводческая деятельность характеризуют их гораздо шире и глубже.
Для нас, читателей конца XX века, их творчество — встреча с Большой Поэзией, которая приносит нам радость, приходит как новое открытие мира, утверждая неисчерпаемость, величие и «дум высокое стремленье» русской поэзии.