Тема власти денег. Ее губительное воздействие
на душу человека нашло свое художественное
воплощение в трагедии «Скупой рыцарь»,
открывающей цикл.
Время действия — Средние века. Само название «Скупой рыцарь»
содержит в себе несоединимые понятия (оксюморон). Рыцарь —
символ храбрости, смелости, чести, щедрости. Если рыцарь стал
скупым-этотрагедия.
Монолог Барона- центральный в трагедии. И такой монолог мог
сочинить только гениальный поэт.
Что не подвластно мне? Как некий демон
Отселе править миром я Moiy;
Лишь захочу — воздвигнутся чертоги;
В великолепные мои сады
Сбегутся нимфы резвою толпою;
И музы дань свою мне принесут;
И вольный гений мне поработится,
И добродетель, и бессонный труд
Смиренно будут ждать моей награды.
Барон сладострастно мечтает о невозможном, но ему кажется,
что золото может все, и деньги являются «пищей для его умопомрачительных
фантазий». Он сознает свою безграничную власть и свое
собственное всесилие:
Мне все послушно, я же — ничему;
Я выше всех желаний; я спокоен;
Я знаю мощь мою: с меня довольно
Сего сознанья…
Но это ему только кажется, что золото дало ему всесильную власть
и свободу от всего — он не свободен, он не смог преодолеть «рабства
у собственных сокровищ»; и об этом хорошо говорит Альбер, его сын:
О! мой отец не слуг и не друзей
В них видит, а господ; и сам им служит.
И как же служит? Как алжирский раб
Как пес цепной. В нетопленой конуре
Живет, пьет воду, ест сухие корки,
Всю ночь не спит, все бегает да лает.-
А золото спокойно в сундуках
Лежит себе…
Но золото, и Барон прекрасно это понимает, обладает демоничекой
силой:
Что не подвластно мне? Как некий демон,
Отселе править миром я могу…
Поскольку золото обладает демонической силой, то оно — это
«концентрация зла, преступлений, пролитой крови и пролитых слез,
страданий души и страданий тела».
Да! Если бы все слезы, кровь и пот,
Пролитые за все, что здесь хранится,
Из недр земных все выступили вдруг,
То был бы вновь потоп — я захлебнулся б
В моих подвалах верных.
Здесь Пушкин создает очень мощный художественный образ
золота. Само ощущение быть обладателем несметных сокровищ
сродни преступной страсти:
Я каждый раз, когда хочу сундук
Мой отпереть, впадаю в жар и трепет.
Не страх (о нет! кого бояться мне?
При мне мой меч: за злато отвечает
Честной булат), но сердце мне теснит
Какое-то неведомое чувство…
Нас уверяют медики: есть люди,
В убийстве находящие приятность.
Когда я ключ в замок влагаю, то же
Я чувствую, что чувствовать должны
Они, вонзая в жертву нож: приятно
И страшно вместе.
Златострастие Барона не идет ни в какое сравнение даже с любовной
страстью, оно гораздо сильнее:
Хочу себе сегодня пир устроить:
Зажгу свечу пред каждым сундуком,
И все их отопру, и стану сам
Средь них глядеть на блещущие груды.
Я царствую!.. Какой волшебный блеск!
Послушна мне, сильна моя держава;
В ней счастие, в ней честь моя и слава!
Я царствую…
Но такое ликование позднее сменяется рассказом о том, какая
цена была заплачена:
Мне разве даром это все досталось,
Или шутя, как игроку, который
Гремит костьми да груды загребает?
Кто знает, сколько горьких воздержаний,
Обузданных страстей, тяжелых дум,
Дневных забот, ночей бессонных мне
Все это стоило? Иль скажет сын,
Что сердце у меня обросло мохом,
Что я не знал желаний, что меня
И совесть никогда не грызла, совесть,
Когтистый зверь, скребущий сердце, совесть,
Незваный гость, докучный собеседник,
Заимодавец грубый, эта ведьма,
От коей меркнет месяц, и могилы
Смущаются и мертвых высылают?
Барон все одолел, все выдержал, вот только душа окаменела, ну
а что для него душа?
Душа — слишком большая роскошь для человека, чьи мысли
заняты только золотом. Золото — вот его идеал.
В трагедии есть другой персонаж — жид, это другая разновидность
губительной силы золота. Для него является естественным
предложить Альберу отравить отца. Все отравлено золотом.
Что же противопоставлено в трагедии губительной силе золота?
Естественно было бы предположить, что это — сын Альбер. Альбер
противится отцу, осуждает его страсть к золоту, сделавшую его скрягой.
Он, конечно, выше своего отца, он отказался его отравить. Но
ведь это естественно, нельзя же нормальное сыновнее чувство считать
подвигом. Он отказывается даже принять «пахнущие ядом
червонцы». Это тоже нормально. Но он тоже стремится к земным благам,
но понимает их иначе, чем барон, — так, как диктует ему его
«разгульная рыцарская молодость». Ему тоже нужны деньги: чтобы
участвовать в рыцарских турнирах, быть на балах во всем блеске
наряда, но не более. И как знать, пройдет время — и он превзойдет
в стяжательстве отца. Есть еще один очень немаловажный момент.
Именно сын становится виновником смерти отца: он с радостью
принимает вызов Барона на поединок, поспешно поднимая брошенную
перчатку («Так и впился в нее ногтями! — Изверг!»). И именно такой поступок
сына послужил причиной смерти отца. Но умирает он со словами:
Где ключи?
Ключи, ключи мои!..
Трагедия заканчивается словами Герцога:
Боже!
Ужасный век, ужасные сердца!
Это настоящий ужас от увиденного и услышанного.
