Кто главный герой романа «Евгений Онегин»? Ответ на этот вопрос кажется вполне ясным: конечно, тот, чьим именем назвал Пушкин свою книгу; конечно, Евгений — кто же еще? Даже Татьяна, даже Ленский играют в романе менее важную роль, а уж тем более Ольга, старики Ларины, соседи-помещики, светские денди, крестьяне… И в школьных учебниках мы читаем: главный герой романа — Евгений Онегин, типичный молодой дворянин начала XIX века. Это, разумеется, правильно: без Онегина и романа бы не было.
Вся первая глава, казалось бы, рассказывает об Онегине: его детстве, юности, привычках, развлечениях, друзьях. Эпиграф к этой главе — «И жить торопится и чувствовать спешит» — тоже про Онегина. Но, если прочесть главу повнимательней, мы увидим, что в ней не один, а два героя: Онегин и автор. Им не только уделено почти равное количество строф, мы узнаем о каждом из них очень много — об авторе почти столько же, сколько о герое.
Они во многом похожи, недаром Пушкин сразу скажет об Онегине: «добрый мой приятель». Но много у них также и разного. Трудно, конечно, сравнивать реально жившего великого человека с другим, созданным его фантазией, и все-таки автор выглядит ярче, умнее, значительнее человека, которого мы называем «типичным представителем» его эпохи!
В начале XIX века полагалось начинать большое поэтическое произведение торжественным вступлением, обращаясь к богам, к высшим силам. Так, как начал Гомер свою «Илиаду»:
Гнев, богиня, воспой Ахиллеса, Пелеева сына…
Или так, как начал сам Пушкин свою оду «Вольность»:
Беги, сокройся от очей,
Цитеры слабая царица!
Где ты, где ты, гроза царей,
Свободы гордая певица?..
Так полагалось. А Пушкин начинает свой роман в стихах совсем иначе. Он берет строчку из знакомой каждому его современнику басни Крылова «Осел и мужик»: «Осел был самых честных правил…» — и переделывает эту строчку по-своему. Сразу, с первой же строки, он смело выступает против того, что устарело, что мешает развитию литературы, что ему ненавистно: против сковывающих писателя правил и законов — за свободу мысли, свободу творчества. Никого он не боится: ни критиков, ни ученых знатоков, ни даже некоторых своих друзей- писателей, которые, конечно, не одобрят подобное начало.
Итак, роман начинается почти без всякого вступления — мыслями героя об умершем дяде. Ведь выражение «уважать себя заставил» в те времена означало «скончался» (теперь мы говорим, например, «приказал долго жить»). При этом Онегин сетует на то, как обременительно для близких присутствие тяжелобольного, ведь приходится:
Ему подушки поправлять.
Печально подносить лекарство,
Вздыхать и думать про себя:
Когда же черт возьмет тебя!
Одобряет ли сам Пушкин такое поведение и мысли Онегина? Пока мы еще не можем ответить на этот вопрос. Но дальше, читая роман, мы все-таки узнаем и то, что думает Пушкин об Онегине, и как он смотрит на принятые в свете родственные отношения, и какие люди ему по душе, кого он ненавидит и за что, над чем смеется, что любит, с кем борется… Поэт находит самые точные, самые убедительные слова, чтобы объяснить, как неправильно воспитали Евгения: чувствовать, страдать, радоваться он не умеет. Зато умеет «лицемерить, казаться, являться»; зато, как многие светские люди, умеет скучать, томиться…
Вот как по-разному воспринимают Пушкин и Онегин, например, театр. Для Пушкина петербургский театр — «волшебный край», о котором он мечтает в ссылке:
Услышу ль вновь я ваши хоры?
Узрю ли русской Терпсихоры
Душой исполненный полет?
А Онегин «входит, идет меж кресел по ногам, двойной лорнет, скосясь, наводит на ложи незнакомых дам…», едва взглянув на сцену «в большом рассеянье», уже «отворотился — и зевнул».
Или, например, отношение к русскому языку. В первой главе много иностранных слов: Madame, Monsieur, dandy, vale и так далее. И слова-то из разных языков: французские, английские, латинские… Может быть, Пушкину трудно обойтись без них? В строфе XXVI он и сам пишет:
А вижу я, винюсь пред вами,
Что уж и так мой бедный слог
Пестреть гораздо б меньше мог
Иноплеменными словами…
Читая вторую, третью и другие главы, убеждаемся: Пушкину-поэту вовсе не так уж нужны «иноплеменные слова», он превосходно обходится без них. А вот Онегину нужны. Пушкин умеет говорить по-русски блестяще, остроумно, богато, а вот герой его говорит светским «смешанным» языком, где переплетается английский с французским и где не поймешь, каков же родной язык твоего собеседника.
Евгений Онегин — определенный этап в развитии русского общественного сознания. Он — воплощение европейского сознания: европейской культуры, образования, рационализма. Автор подчеркивает отчужденность героя от национальной жизни, но ценит в Онегине сильные стороны, прежде всего потребность осмыслить себя как личность.
Работая над второй главой, Пушкин еще не знал, что скоро — не пройдет и года — он вынужден будет поселиться в этом «прелестном уголке», сосланный, поднадзорный. Но он уже давно знал, что русская деревня далеко не так прекрасна, как кажется непосвященному взору. Еще в 1819 году, приехав в Михайловское во второй раз в жизни, двадцатилетний Пушкин увидел не только прелесть русской природы (стихотворение «Деревня», 1819):
Но мысль ужасная здесь душу омрачает:
Среди цветущих нив и гор
Друг человечества печально замечает
Везде невежества губительный позор.
Не видя слез, не внемля стона,
На пагубу людей избранное судьбой,
Здесь барство дикое, без чувства, без закона,
Присвоило себе насильственной лозой
И труд, и собственность, и время земледельца…
Такой русская деревня XIX века сохранилась в уме и сердце поэта. С иронией описывает Пушкин деревню в «Евгении Онегине». Так, дом дядюшки Онегина назван «почтенным замком», хотя обставлен он весьма скромно: «два шкафа, стол, диван пуховый…».
Онегин — чужой в деревне. Он из другой жизни, живет по другим правилам:
«Сосед наш неуч; сумасбродит;
Он фармазон; он пьет одно
Стаканом красное вино;
Он дамам к ручке не подходит;
Все да да нет; не скажет да-с
Иль нет-с». Таков был общий глас.
Эти обвинения нам знакомы: «Шампанское стаканами тянул. — Бутылками-с, и пребольшими. — Нет-с, бочками сороковыми» так рассуждали о Чацком гости Фамусова. В «Горе от ума» глухая старуха графиня-бабушка не услышала ни звука из того, что ей рассказал Загорецкий о Чацком, но слова нашла такие же, как соседи Онегина: «Что? К фармазонам в хлеб? Пошел он в басурманы?» Сам Пушкин во время южной ссылки примыкал к кишиневской масонской организации. Среди масонов было немало передовых людей, будущих декабристов, потому их так ненавидели гости Фамусова и соседи Онегина.
Можно сравнивать Онегина с Пушкиным, Чаадаевым, Кавериным — с умнейшими, выдающимися людьми своей эпохи. Но Евгений не таков, как эти люди, ему недоступны их знания, их таланты, их умение понимать жизнь, действовать, хотя он много выше среднего человека своего круга — в этом мы убеждаемся, читая вторую главу. И этого-то не прощает ему его круг.
