Алексей Николаевич Толстой — большой мастер слова, вошел в русскую литературу как создатель исторического жанра. Его роман «Петр Первый» и драматическая повесть «Иван Грозный» создавались в тридцатые годы, когда в СССР происходили массовые репрессии. Писатель хотел понять значение сильной власти, ее влияние на народ.
В далеком прошлом ищет писатель ответы на современные вопросы. Он хочет отгадать «тайну русского народа и русской государственности». Приходится изучать исторические материалы: «Слово и дело государево», документы «Раскольничьих дел XVIII века», фольклор. Все это открыло писателю язык эпохи. Он стал мыслить и говорить языком людей, живших во времена Ивана Грозного. Только тогда раскрылся писателю дух времени.
Толстой пишет повесть «На дыбе», исторический роман «Петр Первый» и драматическую повесть «Иван Грозный». В это время Сталин дал команду к безудержному прославлению Ивана IV. Ему нужно получить историческое подтверждение необходимости жестокости и тирании. Тотальное прославление Сталина требовало пафосного изображения палачей и профессиональных убийц из ближайшего окружения Ивана Грозного и, в первую очередь, Малю-ты Скуратова. Беззакония сталинского времени обосновывались с помощью исторических аналогий.
Малюта Скуратов у Толстого прежде всего резонер и апологет государственных усилий царя. Именно Скуратов объясняет Басманову: «…царь ворота на хребет взвалил да понес… Ворота от града Третьего Рима, сиречь — от русского царства». И Малюта считает себя обязанным помочь царю: «Единодержавие — тяжелая шайка… Ломать надо много, по живому резать…» Именно Малюта настаивает на том, чтобы царь был последователен в своей жестокости: «…разворошил древнее гнездо, так уж довершай дело». Один его вид внушает ужас врагам государства. Приходит Малюта в молелыпо к Старицким, где собрались представители оппозиции, — все пугаются, а он, разумеется, лишь строг и справедлив.
Для того чтобы подчеркнуть обоснованность репрессий, драматург мотивирует бегство Андрея Курбского предварительным его сговором с гетманом Радзивиллом, который командовал войсками противника. И дело не в одном Курбском: он в драматической дилогии — лишь часть дворянской оппозиции, звено в цепи боярского заговора. В первой части дилогии Иван Грозный решает: «…боярскую неохоту буду ломать». Но Малюта Скуратов считает царя не совсем последовательным. Малюта служит царю не за страх, а за совесть. Скуратов душит митрополита Филарета не по приказу царя, а по собственному разумению: берет грех на себя в видах государственной пользы. Тем самым еще раз заявляет о себе писательское стремление не только оправдать Малюту перед судом истории и литературы, но и возвеличить службу, им возглавляемую. Царь Иван в последний раз выходит к зрителю в момент военных неудач, однако его реплика, произнесенная под занавес, исполнена оптимизма: «Горит, горит Третий Рим… Сказано — четвертому не быть… Горит не сгорает, костер нетленный и огонь неугасимый… Се — правда русская, родина человекам…»
Конечно, художник волен спорить и с приговорами истории, и с литературной традицией, предлагать свое толкование. Именно на этом пути можно в известном увидеть неизвестное, выйти иа рубежи художественного открытия. В трактовке темы Ивана Грозного на эти рубежи автору выйти не удалось.
Толстой отступил от исторической истины. Чем больше работал писатель над дилогией, тем более схематичным становился образ царя. Толстой пытался возвеличить и реабилитировать образ жестокого самодержца, но его постигла неудача, так как он погрешил против истины.