Опыты Пушкина решены не обязательно в высоком стилистическом ключе — они бывают и более обыденными в своей тональности и языковом оформлении. Примером тому может служить стихотворение «Дар напрасный, дар случайный» (1828):
Дар напрасный, дар случайный,
Жизнь, зачем ты мне дана?
Иль зачем судьбою тайной
Ты на казнь осуждена?
Кто меня враждебной властью
Из ничтожества воззвал,
Душу мне наполнил страстью,
Ум сомненьем взволновал
Стихотворение написано на вечную тему, и при этом оно согрето сиюминутным чувством; в нем меньше, чем в «Воспоминании», ощущается авторская установка на обобщение, но это вовсе по отменяет обобщающего, философского смысла, в нем заключенного. Стихотворение это более традиционно «пушкинское», и именно поэтому своеобразие того, что мы называем философской лирикой Пушкина, проступает в нем с особенной отчетливостью. У Веневитинова, которого Пушкин знал и ценил, есть стихотворение «Жизнь», близкое по теме и отчасти по решению пушкинскому стихотворению:
…Но кончится обман игривый!
Мы привыкаем к чудесам
Потом на все глядим лениво,
Потом и жизнь постыла нам:
Ее загадка и завязка
Уже длинна, стара, скучна,
Как пересказанная сказка
Усталому пред часом сна.
Обе пьесы — и пушкинская, и веневитиновская — принадлежат к «поэзии мысли», но при этом их сходство несравненно меньшее, нежели различие. В стихотворении Веневитинова — мысль давно возникшая, внутренне проверенный и окончательный вывод; у Пушкина — мысль точно рождающаяся, зыбкая и подвижная и именно потому лишенная даже намека на обязательность. У Веневитинова сказано все монументально и накрепко; у Пушкина его признание как будто более легкое, но зато и более живое и непосредственное. Герой стихотворения Пушкина человек, личность; герой Веневитинова — не столько человек, сколько все человечество. И наконец: у Пушкина мысль о жизни возникла в определенной эмоциональной ситуации, она не обязательна при всех условиях (в других произведениях Пушкин может говорить на ту же тему иначе); у Веневитинова — не случайная мысль, а целая концепция жизни, которая поддерживается другими его стихами и всей системой его поэтических и философских взглядов.
Последнее существенно в целом для Веневитинова (как и для других поэтов-любомудров). Его лирика с установкой на философское обобщение легко объединяется в более или менее цельной поэтической и метафизической системе. У Пушкина в этом несравненно больше свободы. Ему глубоко чужды не только прямо философские, но и воплощенные в поэтическом творчестве системы. Интересно, что в одной из рецензий, оценивая литературные достоинства статьи И. Киреевского, подчеркивая зрелость его мысли, Пушкин тут же замечает: «…что, впрочем, неоспоримо, несмотря на слишком систематическое умонаправление автора».
В сознании Пушкина понятие «систематическое» едва ли не всегда соседствовало со слоном «слишком». Для него свобода от систематического направления означала внутреннюю свободу творчества и нестесненность мысли. Поэтому он так дорожил ею.
«Нестесненность» характерна не только для пушкинской мысли, но и для способов ее выражения. И в этом Пушкин тоже был свободен. Его философская лирика отличается широтой тематической и разнообразием форм. Ни в тематике, ни в формах нет у Пушкина и следа внешней связанности и обязательности. В пушкинской лирике разрабатываются самые различные темы философского значения, и для их воплощения Пушкин находит столь на различные поэтические конструкции.