Юный корнет Лейб-гвардии гусарского полка Михаил Юрьевич Лермонтов всегда был как бы чужой среди своих — его не замечали в салонных кругах до самой смерти, а через десять лет после дуэли в музейной книге отзывов в «Домике Лермонтова» одна великосветская дама напишет, что очень сожалеет о безвременной гибели «этого молодого офицера», как будто только гвардейским офицерством Лермонтов ей был интересен.
Сирота без обоих родителей, но любимый баловень богатой бабушки — жизнь поэта полна противоречий с молодости и даже с детства, когда он стал свидетелем семейной драмы. Богатая пензенская помещица Арсеньева, бабушка поэта, не захотела признать «безродного» Юрия Лермонтова в качестве достойного зятя. «Безродным» был и Пушкин, с затерявшейся в хаосе семейных неурядиц дворянской грамотой, что роднит душевные терзания Пушкина и Лермонтова. Но Лермонтов все-таки — богатый гвардеец, не знавший ни в чем недостатка, кроме успеха в высшем обществе. Любовные увлечения юности, чаще всего безответные, перегорают и ложатся на бумагу лирико-исповедаль- ными стихами, в которых за конкретными обстоятельствами скрывается трагический конфликт, он нередко приобретает философское осмысление.
Учителями Лермонтова были Байрон и Пушкин. Оба великих поэта Англии и России были склонны к широким философским обобщениям, поэтому его лирический герой — исключительная личность, сюжет любого произведения всегда имеет вершину трагического развития на экзотическом или историческом фоне, но при этом таинственно недосказан. В зрелой лирике Лермонтова доминирует тема усталого человека из «высшего света» — безвольного, рефлектирующего, не способного на высокое деяние, страсть, творчество. Поэт не отделял себя от больного поколения «эпохи безвременья», но взгляд его становится «философический» до пророчества:
Печально я гляжу на наше поколенье!
Его грядущее — иль пусто, иль темно,
Меж тем, под бременем познанья, и сомненья,
В бездействии состарится оно.
Обида на судьбу, которая обрекает на бездействие полных сил молодых людей, приводит Лермонтова к теме богоборчества:
И стали три пальмы на бога роптать:
«На то ль мы родились, чтоб здесь увядать?..»
В российской национальной традиции философия богоборчества приводила либо к отказу от всего русского, как от причины всех бед народных, либо к изуверству, то есть порождала полный уход в религиозный мистицизм. В стихотворении «Спор» извечный конфликт «Запад-Восток» поэт легко решает в пользу победы Запада:
«…Нет! Не дряхлому Востоку
Покорить меня!»
Философский спор между западниками и славянофилами о путях развития русского народа не оставил Лермонтова равнодушным. Поэт видит будущее России в отказе от патриархаль- но-православной идеализации национальной жизни:
Люблю отчизну я, но странною любовью!
Не победит ее рассудок мой.
Ни слава, купленная кровью,
Ни полный гордого доверия покой,
Ни темной старины заветные преданья
Не шевелят во мне отрадного мечтанья.
Философию «изуверства» Лермонтов связывает с мистическим выходом за пределы земной обреченности во всеобщем упоенье верой и в жизни с богом в сердце, но по протестантской традиции — непосредственного общения с миром вышних сил:
Выхожу один я на дорогу;
Сквозь туман кремнистый путь блестит;
Ночь тиха. Пустыня внемлет богу,
И звезда с звездою говорит.
Метание между крайностями мироотрицания и любви к бытию, между земным и небесным, проклятьем и благословением ярче всего проявляются в последних версиях поэм «Демон» и «Мцыри». Здесь сталкиваются две разные жизненные и творческие стратегии, словно отражения двух сторон единой поэтической души: падший дух, сознательно проклявший мир и избравший зло, в поэме «Демон» и безвинный, чистый душой страдалец, мечтающий о свободе и естественной гармонии, в поэме «Мцыри». Противопоставление не исключает внутреннего сродства. Характеры лермонтовских героев напряжены именно этим «единством противоположностей», если говорить философским языком.
Философские обобщения и попытка проследить глубинные связи народного характера наших соотечественников у Лермонтова приводят к неутешительному выводу: духовный изъян русских людей заключается в параличе народной воли, русские «перед опасностью позорно-малодушны, и перед властию — презренные рабы», а «….к добру и злу постыдно малодушны». Приговор жестокий, но верный и по сей день.
