Состояние внутренней дисгармоничности, последовательная контрастность, лежащая в основе «Паруса», дополняется не менее очевидным единством противоположных переживаний, одно из которых естественно содержит в себе другое. В «Парусе» уже нет навязчивой аллегоричности, свойственной другим ранним стихотворениям Лермонтова. Философский символ здесь поэтически обобщен.
Внешне стихотворение напоминает простую пейзажную зарисовку с вполне конкретными и точными образами бушующей и умиротворенной стихии. Но па фоне этих конкретных образов и через них выступает глубокий философский смысл стихотворения. Сами по себе природные образы не интересуют Лермонтова. Они даны хотя и точно, но предельно обобщенно, в наиболее естественном и одновременно контрастном их проявлении:
Играют волны — ветер свищет,
И мачта гнется и скрипит…
Под ним струя светлей лазури,
Над ним луч солнца золотой…
Предметность картины не входила в художественную задачу Лермонтова. Поэт свободно сталкивает разные по времени состояния природы — бурю и покой. Смысл стихотворения вырастает не на основе предметности изображения, хотя Лермонтов и не грешит против точности описания, а поверх нее. Возможность сопоставления природных явлений с человеческими переживаниями определяется у Лермонтова, как у всякого романтика, тем, что природа обладает душой, которая в ней проявляется свободно и естественно и составляет закон ее существования, заложенный в ней изначально. Все в ней подчиняется ее собственной воле. Первые строки «Паруса» вводят общий пейзаж:
Белеет парус одинокой
В тумане моря голубом!
Образ моря — пространственной безбрежности — контрастен одинокому парусу, затерянному в нем. На этом контрасте по смежности возникают последующие тревожные вопросы, углубляющие контраст:
Что ищет он в стране далекой?
Что кинул он в краю родном?
Здесь внутренне оппозиционны обе части: «ищет он» противостоит «кинул он», «стране далекой» — «край родной»; Это находит ритмическое выражение в явных цезурах после второй стопы. Но вместе с тем эти контрастные формулы объединяются образами моря и одинокого паруса. Одиночество паруса теперь приобретает некое «определенное положение»- между «страной далекой» и «краем родным». И это объединение также подчеркнуто анафорическим употреблением слова «что». Далее пространственный контраст рассматривается не вширь, а вглубь, дополняясь временной антитезой.
Строкам
Играют волны — ветер свищет,
И мачта гнется и скрипит…
соответствуют строки, в которых выражено иное по времени и по существу состояние стихии:
Под ним струя светлей лазури,
Над ним луч солнца золотой
Парус помещен теперь между небом и морем, и этот новый контраст также проведен последовательно и закреплен в антитезах-«Играют волны — ветер свищет…», «Под ним» — «Над ним». Столь же явно контрастируют пятая и шестая строки между собой:
Увы! Он счастья не ищет,
И не от счастья бежит!
Они непосредственно связывают второе четверостишие с первым:
Что ищет он в стране далекой?
Что кинул он в краю родном?..
Увы! он счастья не ищет,
И не от счастья бежит!
Менее очевидный контраст заключен внутри второго и третьего четверостиший. По лермонтовскому представлению, счастье достигается только в результате действия, но «парус» «счастья не ищет, и не от счастья бежит!». Точно так же умиротворенное состояние природы побуждает его «просить» бурю, и здесь проявляется внутренний конфликт между стихией и человеческим сознанием. Природа живет по собственным законам, по своей воле, но эта воля не совпадает с личной волей человека, всюду противопоставляющего ей свой закон жизни. Противоречие между «морем» и «парусом» символизирует противоречие между жизнью вообще и человеческой личностью, брошенной в ее океан.; «Парус» постоянно противопоставляет «морю» личную волю, контрастную с состоянием стихии. Однако его бытие, «закон» его странствия достаточно устойчив — не движение и не покой, не желание счастья и не отказ от него. Переживание реального чувства, единого в противоречиях и не существующего вне этих противоречий, вне внутренне неразрешенной коллизии, объясняет природу одиночества человека, брошенного в море жизни, вечно мятущегося и не знающего счастья ни в покое, ни в буре, ибо буря чревата покоем, а покой — бурей.