А. С. Пушкин высоко ценил романы Вальтера Скотта; «верность действительности», «живое и правдоподобное изображение лиц» находил в творчестве шотландского романиста и Белинский. Особенно ценил Белинский роман «Айвенго» и подробно писал о нем. Пушкин и Вальтер Скотт могут быть сопоставлены как исторические романисты, и это сопоставление стало традицией в литературоведении. Обоим писателям был присущ не просто интерес к истории, но и поиск нравственного смысла в исторических событиях, особый ракурс в их изображении. Хорошо сказал об этом современный исследователь В. М. Маркович, объединивший Пушкина и В. Скотта в их стремлении показать положительного героя как «абсолютно благородного, но ошеломляюще нестандартного». Действительно, в таких произведениях, как «Айвенго» и «Капитанская дочка», герой, по выражению В. Марковича, несет «некую чудотворную инициативу», вносит в жизнь добро, вызывает лучшие чувства в окружающих его людях. Рассмотрим сходство героев и сюжетных коллизий подробнее. В романе «Айвенго» (1819) показана борьба «вольных йоменов» против рыцарей-храмовников, союз народа с Ричардом Львиное Сердце против вероломного принца Джона, захватившего власть во время пребывания короля Ричарда в крестовом походе, изображены сцены осады замка феодала ищущими справедливости крестьянами под предводительством Лок- сли — Робина Гуда. Параллели с сюжетным механизмом «Капитанской дочки» напрашиваются постоянно. Определенное сходство в «пружинах» действия и композиции обнаруживается и между «Капитанской дочкой» и «Робом Роем» и «Эдинбургской темницей» шотландского романиста. Однако переклички эти обусловлены, как показал Маркович, некой общей для Пушкина и В. Скотта моделью мира. Честь открытия ее принадлежит В. Скотту, а дальнейшее утверждение и развитие — Пушкину, который, независимо от шотландца, воплотил подобное понимание жизни и в кольцевой композиции «Евгения Онегина». В чем же состоит эта модель? По Пушкину и В. Скотту, добро, внесенное нами в жизнь, не исчезает, давая движение новым и новым волнам добра, оно как бы растет, захватывая новых людей, и возвращается к нам поистине сторицей. Таков смысл веры в жизнь, такова авторская позиция в произведениях исторических романистов Пушкина и В. Скотта. «Нестандартность» героя заключается прежде всего в том, что он буквально тво-
рит чудеса вокруг себя, оставаясь порой незаметным, всегда спокойным и простым, совестливым и любящим. Под стать ему и героиня; и их любовь — чувство не бурное, а простое, всегда искреннее и такое сильное, что преданность друг другу побеждает все препятствия. И Гринев, и Айвенго проявляют доброту и заботу по отношению не только к родным и знакомым, а и просто так, по отношению ко всем, кого они встречают на пути, бескорыстно и совершенно не задумываясь об этом. Для них это естественно и необходимо, как дышать.
«Где просто, там ангелов по сто, а где мудрено, там ни одного», — говорил преподобный Амвросий Оптинский. Вот и Гринев, и Айвенго, кажется, не отличаются особыми талантами, что ввело в заблуждение Белинского и заставило его написать о Гриневе как о «бесцветном и ничтожном» персонаже. Марина Цветаева — та вообще, можно сказать, не удостаивает заметить Гринева, а превозносит только Пугачева («Пушкин и Пугачев»). Между тем именно Гринев, а не Пугачев, начинает ту цепочку добрых дел, которая тянется через всю повесть и, конечно, имеет не последнее значение в авторской концепции истории. Гринев дарит вожатому тулупчик «просто так», не подозревая, конечно, ни о будущей встрече, ни о помиловании его Пугачевым в будущем. Айвенго спасает отца Ревекки, не зная, что будет потом обязан ей жизнью. В политику герои этих двух романов не вмешиваются, они озабочены своей личной жизнью и кажутся на первый взгляд не очень подходящими кандидатурами на роль главного героя в повествовании о переломных моментах истории, о бунтах, буйных страстях политиков и борьбе самолюбий.
Примечательно, что не только Белинский, но и другие критики и русского, и шотландского романиста порой считали образы главных героев неудавшимися. Р. Самарин в предисловии к современному изданию «Айвенго» отмечает «нереальность, нежизненность» главного героя. О том же говорили и английские критики романа. Айвенго даже еще более пассивен, как может показаться, чем Гринев. Ни того ни другого мы не видим рядом с восставшим народом в час расплаты с феодалами за народное горе. Ни тот ни другой не совершают ратных подвигов, не вмешиваются в политику. Тот и другой, несмотря на молодость, на голову выше окружающих по образованности и кругозору, что почему-то остается до сих пор незамеченным критиками, упрекающими этих героев в отсутствии четких политических ориентиров. Заметьте, политических, а не нравственных! Думается, что в этом как раз и состоит сила, а не слабость этих героев. В самом деле, особая авторская воля сказывается в том, что Гринев не участвует ни в защите осажденных от пугачевцев, ни в экспедициях пугачевских отрядов. То есть он, надо думать, появляется на поле боя, но никого не убивает, мы не видим его сражающимся. Еще менее Айвенго. Тяжелое ранение как. бы выключает его из борьбы. Он только наблюдает за битвой враждебных лагерей, смиренно принимая страшную перспективу сгореть заживо в подожженном замке феодала — своего врага. Ричард Львиное Сердце в последний момент спасает его, вынеся на руках из готового обрушиться здания. Однако кажущееся равнодушие к происходящему сменяется неожиданной активностью, когда Айвенго узнает об опасности, грозящей его спасительнице — Ревекке. Ее врачебное искусство столь велико, что спасло смертельно раненного Айвенго (может быть, это чудо сотворила ее любовь — кто знает?). За это Ревекку обвиняет в колдовстве и держит в плену колоритный романтический злодей Буагильбер, питающий тайную и порочную страсть к прекрасной чародейке (рыцари ордена связаны обетом целомудрия). Примерно такой же треугольник в «Капитанской дочке»: и Швабрин по-своему неукротим, злобен и романтичен, и бедную Машу он держит взаперти, шантажируя и требуя любви. Так же, как и Айвенго, Гринев проявляет необыкновенную активность, спасая Машу, вопреки долгу и присяге отправляясь за нею в стан пугачевцев. Айвенго один-единственный раз выказывает неповиновение своему обожаемому королю Ричарду, уезжая на поединок с Буагильбером ради спасения Ревекки (Ричард, спасший его из горящего замка, строго запрещает ему вставать с постели на восьмой (!) день после чуть было не оказавшегося смертельным ранения). Развязка той и другой сюжетной линии подобна чуду, но глубоко закономерна в мире, который творит «шотландский чародей» (недаром так называли В. Скотта), и в мире, созданном гением Пушкина. Есть Божий суд, и все складывается так, что герой, казавшийся «бесцветным», потому что не примкнул, в сущности, ни к одному из враждебных лагерей эпохи, побеждает, и все склоняются перед ним. Айвенго, и в здоровом-то состоянии вряд ли имевший шансы победить Буагильбера, побеждает его (Буагильбер, несмотря на то что копье Айвенго не причинило ему вреда, вдруг сам падает с лошади и умирает). Ревекка спасена, и кольцевая композиция замыкается, добро совершило полный круг, и Бог вознаградил кротких, ибо «они наследуют землю». То же самое в «Капитанской дочке». Казалось бы, все кончено, но Пугачев отпускает Гринева и Машу, а затем милосердие проявляет и императрица. Deus ex machina? Нет, закономерность. То и другое произведение — иллюстрация к евангельской заповеди о миротворцах и кротких. Не «ничтожность», а величие героев В. Скотта и Пушкина в том, что они сумели подняться над «жестоким веком», «сохранив в себе гуманность, человеческое достоинство и уважение к живой жизни других людей», как сказал Ю. М. Лотман по поводу «Капитанской дочки». Сама кажущаяся пассивность этих персонажей, их нежелание выбрать какой-либо один лагерь современности утверждает гуманистические идеалы двух гениальных художников.
