Черновая рукопись, идущая, как мы видели, без перерывов, стремительно и единым потоком, только с частыми возвратами и вставками, не носит никаких дат и не поддается детальной и точной хронологизации. Работа над ней, начавшись, как мы говорили, около середины сентября 1828 г., продолжалась весь сентябрь и первую половину октября. Октябрьскими датами помечены сохранившиеся отрывки первой беловой рукописи (по существу, первоначальной перебелки). Эта рукопись, изучение которой было бы крайне важно и плодотворно для истории создания «Полтавы», до нас не дошла, за исключением трех отрывков с окончаниями всех трех песен поэмы, точно датированными и содержащими вставки и переработки. Напомним эти важные тексты. Первая песнь (или «часть») заканчивается сходно с окончательным (печатным) текстом:
О если б ведала она
Что уж узнала вся Украина!
Но от нее сохранена
Еще убийственная тайна —
после которого поставлена дата:
3 октября
Окончание Второй песни, сохранившееся на небрежно оторванной нижней половине листа, представляет две редакции: первая соответствует стихам 484—487 окончательного текста и представляет обработку черновика, записанного на листе 571 основного чернового текста:
Все было кровню покрыто
В клочках, растеряно, избито,
Но ни один ему привезть
Не мог о бедной деве весть
после чего следует дата:
1828 Конец второй части.
Вторая редакция, записанная на обороте того же листа, сохранилась не полностью, так как верхние ее строки оторваны, но оставшаяся одна строка
Помчала горе с нищетой, —
после которой вновь повторено, лишь без даты:
Конец 2-й части
показывает, что эта редакция, очевидно, совпадает с окончательным текстом:
И след ее существованья
Пропал как будто звук пустой
И мать одна во мрак изгнанья
Умчала горе с нищетой.
Этот набросок и был, очевидно, переписан набело на обороте листа с окончанием Второй песни, о котором говорилось выше. Окончание Третьей песни поэмы, записанное на третьем из сохранившихся листов — обрывков перебеленного автографа — представляет собою первоначальную его редакцию, далеко не совпадающую с окончательной. На этом листе, с одной стороны, мы видим слова безумной Марии, которыми ее речь здесь заканчивается, — слова, исключенные потом из белового (наборного) автографа —
Сегодня свадьба: разрешили
Жених не крестный мой отец
Отец и мать меня простили
Идет невеста под венец
с другой же стороны, — здесь нет продолжения» ее речи, заканчивающейся в окончательном тексте таким страшным «узнаванием» и обличением Мазепы («… Я принимала за другого Тебя, старик»…); нет и послесловия, суммирующего все содержание поэмы, судьбу всех главных персонажей, т. е. стихов 424—471:
Прошло сто лет — и что ж осталось
От сильных, гордых сих мужей…
Окончанием поэмы в отрывке перебеленной рукописи служит бегство Мазепы и его трагическое прощание «с родным рубежом», после чего поставлена дата: 16 окт.
Итак, перед нами три даты: 3 октября, 9 октября, 16 октября 1828 г. Какие выводы можно сделать из них? Пушкин, видимо, дорожил этими записями, если, уничтожая перебеленную рукопись — очевидно, после ее переписки в окончательную беловую, — оторвал от нее последние страницы и сохранил их в своих бумагах. Его самого поражала быстрота завершения поэмы, доказательством которой служили эти даты. Ио это именно даты завершения, а не создания, и это явление не должно нас удивлять. Известно, что в ряде случаев именно завершающая часть работы над большим произведением происходила у Пушкина с внезапной и необычайной быстротой, которой трудно было бы поверить, не будь точных свидетельств его рукописей. Так, «Медный Всадник», начатый 6 октября 1833 г. и в первые дни писавшийся медленно, был вчерне закончен в исходе того
беловую рукопись, причем перебелка была закончена в течение трех дней. На это указывают даты: «29 октября» при конце «Вступления» в беловом (или перебеленном) автографе,229 «30 октября» при конце Первой части в черновике,230 «31 октября» (переправленная из «1 ноября») при конце всей перебеленной («Болдинской беловой») рукописи.
Написав 27 октября, через неделю после приезда в Малинники, «Посвящение» к «Полтаве», Пушкин продолжал — очевидно, уже в ноябре — работу над поэмой и одновременно над рядом других произведений в разных жанрах. На последней (ЬУ) строфе Седьмой главы «Евгения Онегина», датированной в беловой рукописи «4 ноября. Малинники» (VI, 462—463, 618), обрывается последовательное заполнение тетради — и Пушкин, повернув ее, начинает писать в ней с другого конца. Все тексты здесь не датированы, но большая часть относится к тому же пребыванию в Малинниках — в ноябре—начале декабря 1828 г.
Уезжая из Петербурга в Москву 4 марта, Пушкин поручил наблюдение за печатанием П. А. Плетневу, оставив ему соответствующие указания, автограф которых нам неизвестен, как неизвестны и беловые автографы эпиграфа, «Предисловия», помеченного в печатном тексте: «31 января 1829», «Посвящения» и послесловия, т. е. стихов 425—471 Третьей песни, а также примечаний.
Плетнев, отдавая рукопись в печать, перенес на нее оставленные ему Пушкиным или присланные им из Москвы поправки. Они все вошли и в печатный текст.310
27 или 28 марта 1829 г. — почти через год после начала работы над поэмой и через пять месяцев после ее окончания в черновом виде — «Полтава» вышла в свет, и ее история вступила в новую фазу — фазу длительной и ожесточенной журнальной полемики, закончившейся лишь в 1831 г. статьей Пушкина в альманахе «Денница» — единственным до тех пор напечатанным им ответом на нападки критики.
Необычайная быстрота создания «Полтавы» и ее издание так скоро после завершения, дающие впечатление какой-то поспешности, а главное — заявление самого Пушкина о том, что «Полтаву» «написал «он» в несколько дней, далее не мог бы ею заниматься и бросил бы всё», — подали повод ко многим недоразумениям и ложным толкованиям биографов, начиная с П. В. Анненкова. Но дело, конечно, в том, что тема, давно выношенная, давно обдуманная поэтом, крайне значительная и нужная, по его убеждению, для русской литературы и, более того, для России, — настоятельно требовала воплощения. Раз обдумав и определив ее форму, выносив в себе концепцию этого «самого оригинального» из своих произведений, поэт не мог остановиться, не мог успокоиться до тех пор, пока не осуществил его.
Узкое и ограниченное морализирование было всегда глубоко чуждо Пушкину, но наличие моральной оценки обоих фабулистических героев «Полтавы» и их осуждение (и Мазепы, и Марии, даже при чувстве жалости и сочувствия к ней) совершенно очевидны в поэме. Отмечая «отвратительность» предмета своей поэмы, Пушкин указывал на отрицательную (и в жизненном, и в литературном смысле) сущность характера главного персонажа — Мазепы и всего его окружения, включая в известной степени и Кочубея, пока он является сообщником, потом врагом Мазепы и до тех пор, как он становится жертвой гетмана. Но «отвратительный», всецело отрицательный характер центрального персонажа поэмы является, однако, выражением эпохи, не выдуманной поэтом мелодраматической фикцией, а исторической и, следовательно, жизненной реальностью.
Пушкин, заявляя историческую правдивость характера Мазепы, отводил выдвигавшиеся против него как автора обвинения в аморальности, в возвеличении отрицательного героя, а также в том, что он умалил нравственное значение Кочубея, объяснив его донос личной враждой, местью за обиду, а не патриотическим чувством. Пушкин показывал и возможность создания героической и реально-исторической поэмы с героем отрицательного значения, — но противопоставил ему другого, стоящего вне новеллистической фабулы, так сказать, сверхличного героя, данного опять-таки в соответствии с исторической правдой и с исторической концепцией автора — в лице Петра Великого.