По мысли Лермонтова, общество, превратившее человека в раба, отнявшее у него исконное чувство свободы, вкорененное в человека с детских лет и связанное с чувством родины, лишается в конце концов силы. Недаром «европейский мир» «с глубоким вздохом сожаленья» смотрит «на юность светлую, исполненную сил». Тот же мотив силы («Но юных сил мы тем не сберегли…») рядом с мотивами свободы и рабства, «познанья и сомненья» встречается и в «Думе». Свобода и сила, дряхлость и несвобода — в таких поэтических образах выступает у Лермонтова сравнение века минувшего и века нынешнего.
Герои 1812 года тоже выглядят богатырями в сопоставлении с «нынешним племенем». Внимание к социальным вопросам бытия обусловило расхождение Лермонтова со славянофилами и во взгляде на процесс исторического развития. Отрицая современный европейский мир, Лермонтов не мог вслед за славянофилами уповать на возрождение старых форм социальной жизни. Ход развития цивилизации, как и сама цивилизация, его не удовлетворяет, но он выделяет в истории совсем не те черты, которые привлекали славянофилов. Самое феодальное общество представляется Лермонтову сонным царством, застывшим, неподвижным. Цивилизация пагубна, эгоистична, она ведет к смерти неких изначальных естественных установлений, лежащих в основе человеческого бытия. Цивилизация и люди, причастные к ней, враждебны природе. Особенно выразительно этот контрастный мотив выступает в «Споре» (1841), в знаменитом разговоре Шат-горы с Казбеком. Враждебность людей природе («Люди хитры!») прямо связана с успехами просвещенья;
Берегись! — сказал Казбеку
Седовласый Шат,
Покорился человеку
Ты недаром, брат!
Он настроит дымных келий
По уступам гор;
В глубине твоих ущелий
Загремит топор.
И железная лопата
В каменную грудь,
Добывая медь и злато,
Врежет страшный путь…
Этот мотив — общий у Лермонтова с другими романтиками. Однако уже в ответе Казбека содержится нечто новое. Исследователи лермонтовского творчества (Л. П. Гроссман и др.) напрасно искали в стихотворении точных географических реалий и временных соответствий с историей Востока. Мысль Лермонтова лежит в иной плоскости.
Ответ Казбека начинается мотивом сна («Род людской там спит глубоко Уж девятый век…») и заканчивается им («Все, что здесь доступно оку, Спит, покой ценя…»). Сон как основное духовное состояние был характернейшим признаком именно восточного, азиатского строя и всего уклада восточной жизни. Настойчиво повторяемый мотив сна Посмотри: в тени чинары
Пену Сладких вин
На узорные шальвары
Сонный льет грузин;
«У жемчужного фонтана дремлет Тегеран»;
«Вот — у ног Ерусалима, Богом сожжена,
Безглагольна, недвижима Мертвая страна…»
«Раскаленные ступени царственных могил…
объединяет разные страны, разные народы.
Поэтически — самим ритмом, стилистикой — Лермонтов создает картину восточного образа жизни, своеобразного роскошного мира, лишенного, однако, какого бы то ни было намека на движение («Нет, не дряхлому Востоку Покорить меня!»). Восток красочен, живописен, экзотичен, но не динамичен. Отсюда проистекает и его духовная бедность, неспособность к рождению новых идей, новых звуков («Бедуин забыл наезды Для цветных шатров И поет, считая звезды, Про дела отцов»). «Безглагольность» — признак духовной и физической смерти. Восток абсолютно лишен звуков, речей, звона. Поэтически здесь схвачен удивительно правдиво и точно социальный смысл восточных деспотий, являвшихся символом образцового феодального уклада и порожденной им созерцательной философии метафизического плана, чуждой диалектики или развития и уповающей на древний обычай.
Однако суть лермонтовского «отмщенья» все же была значительно шире. Лермонтов подверг поэтической критике миросозерцание славянофилов, не желавших замечать неизбежности европейского пути развития России и идеализировавших феодальный образ жизни, стремившихся остановить историческое движение. Как раз те формы восточного уклада, которые Лермонтов воспринимал как мертвые, окостеневшие и застойные, всячески поэтизировались славянофилами. Лермонтов вскрывал одну из самых уязвимых сторон зарождавшегося славянофильства: непонимание славянофилами неостановимого движения истории. Как бы ни относиться к современной цивилизации — пусть даже отрицательно, она означает все же движение, а не застой. В этом смысле Лермонтов выступает как настоящий просветитель. Но одновременно само движение, опоэтизированное в «Споре», ведет к гибели природы:
И томим зловещей думой,
Полный черных снов,
Стал считать Казбек угрюмый
И не счел врагов…
Грустным взором он окинул
Племя гор своих,
Шапку на брови надвинул
И навек затих.
Историческое чутье Лермонтова не позволило ему закрыть глаза на коренное противоречие между восточными формами жизни и современной цивилизацией, полной динамики, движения, звуков («Видит странное движенье, Слышит звон и шум») и не менее красочной. Мотив движения господствует в описании Севера. Им опять-таки начинается и заканчивается картина. В этом безостановочном, ритмичном, могучем и шумном, «как поток»,
И молча зло переношу.
Быть может, небеса Востока
Меня с ученьем их пророка
Невольно сблизили.
(«Валерик»).