Изучение фантастического в «Пиковой даме» позволит увидеть и понять ее органическую связь с символикой, переход в символический образ. Символическое начало «Пиковой дамы» раскрывает не только глубокое идейное содержание повести, но позволяет понять особенность именно пушкинского изображения фантастического, подлинное своеобразие его реализма.
Но прежде чем перейти к рассмотрению названных актуальных тем изучения «Пиковой дамы», остановлюсь на центральном фантастическом эпизоде, «неестественном» мотиве появления мертвой графини в комнате Германна. Об этом пишут все, и все объясняют его «реалистически», то есть сообщают, что Германн за несколько часов до того много пил. Даже Г. А. Гуковский пишет, что «самое же видение Германна, как известно, обставлено Пушкиным реалистически,- в этот день Германн «обедал в уединенном трактире…» и т. д.
Мне представляется, что не Пушкин, а пушкинисты так реалистически «обставляют» это видение. У автора «Пиковой дамы» все «обставлено» иначе, и нео реалистичности изображения видения думал он,- совсем другое волновало и заботило Пушкина.
В самом деле, появление призраков — распространенный мотив в романтической литературе. По закону параллелизма это часто мотивировалось сном. Вот почему обращает на себя внимание демонстративный отказ Пушкина от подобного объяснения. Действительно, в повести говорится, что в уединенном трактире Германн много пил вина, но это объясняет его крепкий сон: «Возвратясь домой, он бросился, не раздеваясь, на кровать и крепко заснул». Обосновав, казалось бы, очень правдоподобно традиционную версию (сильно выпил, крепко заснул, а во сне увидел графиню…) и подготовив читателя, Пушкин решительно отказывается от подобного объяснения.. Совершенно очевидно, что сделал он это преднамеренно. Автор сознательно разрушил саму возможность цепляться за спасительный сон. Читаем в повести: Германн «проснулся уже ночью: луна озаряла его комнату. Он взглянул на часы: было без четверти три.
Сон у него прошел; он сел на кровать и думал о похоронах старой графини». Перед нами трезвый, проснувшийся после крепкого сна человек. Он занят одной, единственной тревожившей его думой об умершей графине, которая унесла с собой в могилу тайну трех карт. К этому-то трезвому и хорошо выспавшемуся человеку наяву и приходит видение.
Что это значит? Видимо, следует представить себе, как современники Пушкина понимали привидение, что называли этим именем, как объясняли его явление людям. И мы обязаны исторически воспринимать описанные события: для нас должно быть ясно, что дело не в субъективном авторском желании «попугать» читателя в соответствии с романтической традицией таинственным появлением мертвой графини, не в умении Пушкина реалистически «обставить» свою фантастическую выдумку. Пушкин, изображая фантастическое, воссоздавал «дух времени».
Учитывая эти обстоятельства, видение Германна и следует объяснять с позиций распространенных в ту эпоху представлений о привидениях. Эти представления получили, так сказать, теоретическое обоснование в статье В. А. Жуковского «Нечто о привидениях». Обратимся к этой статье. Жуковский был одним из тех, кто этот «дух времени» определял. Как же он трактовал интересующую нас проблему? Начинает он свою статью с характеристики привидений, с вопроса «что такое привидение?». Поэт разъясняет, как следует понимать то, что может увидеть человек наяву или во сне, «или то, что может ему «привидеться» — т. е. то, что я видел наяву, открытыми глазами, предмет не подлежащий чувству зрения». Вывод таков: «Итак, привидение есть вещественное явление предмета невещественного».
Но тут Жуковский делает важное уточнение: «Если этот предмет, который нам в минуту видения кажется существенным и от нас отдельным, есть не иное, что, как почто, внутри нас самих происходящее, то он сам по себе не существует: здесь нет еще привидения» . Мнение Жуковского о данном предмете может быть воспринято как мнение «эксперта». Пушкин и изобразил «видение», а не привидение, и видение это — то, что внутри Германна происходило: он сидел ночью у себя в комнате после похорон графини и снова и снова думал все о том, что больше всего его угнетало,- о графине, о погибшей надежде овладеть тайной трех карт, открывшей бы ему путь к богатству и счастью. Видение, которого так жаждала душа Германна, и пришло к нему… Характерна и терминология Пушкина; когда графиня ушла, «Германн долго не мог опомниться. Он вышел в другую комнату. Денщик его спал на полу; Германн насилу его добудился. Денщик был пьян по обыкновению: от него нельзя было добиться, никакого толку. Дверь в сени была заперта. Германн возвратился в свою комнату, засветил свечку и записал свое видение». Это сообщение еще раз подтверждает намерение Пушкина показать, что пьян был денщик, а не Германн, который действовал трезво и обдуманно.
Именно так — как нечто происходящее внутри Германна — понял видение Достоевский. Он писал: «И вы верите, что Германн действительно имел видение, и именно сообразное с его мировоззрением», «вышло» оно «из природы Германна».
Статья Жуковского важна и как объяснение «духа времени» с его интересом к привидениям. Толкуя и характеризуя привидения, Жуковский задает главный вопрос — «Итак, верить ли привидениям? значит, верить ли действительности таких существ и их чувственному с нами сообщению?». Приведя известные рассказы о привидениях, поэт отвечает на заданный им вопрос двояко: с одной стороны, раз эти события засвидетельствованы — значит, можно верить, «с другой стороны — невероятность самих событий, выходящих из обыкновенного порядка вещей, склоняют нас к отрицанию. Что же выбрать? Ни то, ни другое».
Дальнейшие рассуждения проясняют не только позицию Жуковского, но и убеждения на сей предмет русского общества 1830-х годов. Дело оказывается вовсе не в том, сколько достоверности в сообщениях о привидениях. Нельзя вообще требовать «очевидности» от привидения. Задавая вопрос, что же делать, верить или не верить им, Жуковский отвечает: верить, только вера может. убедить в их реальности. «Мир духовный есть тайнственный мир веры; очевидность принадлежит миру материальному».