Первый серьезный критический отзыв о «Медном всаднике» принадлежал Белинскому — поэме была посвящена часть последней, одиннадцатой статьи из цикла статей о Пушкине («Отечественные записки», 1846). Этот отзыв, на многие годы определивший истолкование поэмы, был сделан критиком на основании грубо искаженного текста.
Эстетическое чутье Белинского позволило ему сразу понять нелепость, неоправданность, с художественной точки зрения, поведения даже «помешанного» Евгения перед памятником. Потому, приступая к анализу, он поделился с читателем своей тревогой, тем, что его смущало: ««Медный всадник» многим кажется каким-то странным произведением, потому что тема его, по-видимому, выражена не вполне. По крайней мере страх, с каким побежал помешанный Евгений от конной статуи Петра, нельзя объяснить ничем другим, кроме того, что пропущены слова его к монументу»; «Условьтесь в том, что в напечатанной поэме недостает слов, обращенных Евгением к монументу, — и вам сделается ясна идея поэмы, без того смутная и неопределенная».
Позиция критика, как видим, совершенно ясна: вся идея поэмы — в словах Евгения, обращенных к Петру. Отсутствие их делает невозможным раскрытие подлинного смысла поэмы в соответствии с авторским замыслом. Но критик вынужден был оценивать текст, подготовленный Жуковским. Так родился его вывод: «поэма — апофеоза Петра Великого», поэт изобразил «торжество общего над частным», Пушкин оправдывает Петра — «бронзового гиганта», который «не мог уберечь участи индивидуальностей, обеспечивая участь народа и государства». Еще раз подчеркиваю — этот вывод, сыгравший решающую роль в дальнейшем истолковании поэмы, был сделан на основании искаженного текста, из которого исключен бунт Евгения, снят второй лик Петра и возвеличен образ преобразователя.
Новый этап в изучении «Медного всадника» связан с выступлением Валерия Брюсова в 1909 году. Опираясь не только на уже опубликованный П. В. Анненковым текст поэмы, но и на собственное изучение рукописи, Брюсов впервые раскрыл действительный смысл пушкинского произведения. Статья Брюсова отличается глубиной содержания и мастерством анализа, сделанного с позиций не только ученого, но и поэта. Рассмотрение поэмы в ее действительной идейно-философской сложности позволило поэту-исследователю не только определить ее воистину трагедийное начало, но и в полный голос сказать о гуманизме Пушкина, манифестом которого и был «Медный всадник».
Исторически-конкретно исследуя пушкинское отношение к Петру в различных произведениях (в том числе и в «Медном всаднике»), Брюсов доказывает двойственный характер восприятия Пушкиным царя-преобразователя: гениальный русский деятель, «работник на троне», «мощный властелин судьбы» и «самовластный помещик», деспот, «презиравший человечество, может быть, более, чем Наполеон». Два лика Петра в поэме — это было открытие исследователя, сделанное на основе понимания реализма и историзма Пушкина»
В. Брюсов показывает и эволюцию образа Евгения» эволюцию, определенную тем неизбежным конфликтом, который возникает у Евгения с Медным всадником (с медной статуей, заместившей человека и великую личность Петра). Евгений.— «малый и ничтожный» чиновник, «чьи мечты не шли дальше скромного пожелания: «местечко выпрошу», внезапно почувствовал себя равным Медному всаднику, нашел в себе силы и смелость грозить «державцу полумира». Чудесное превращение Евгения определено именно его бунтом. В мятеже и выросла сильная личность. Бунтуя, Евгений выступает как «соперник «грозного царя», о котором должно говорить тем же языком, как и о Петре» («чело к решетке хладной прилегло», «по сердцу пламень пробежал»)
В своем анализе В. Брюсов рассматривает бунт и с другой стороны. Что значит угроза Евгения «Ужо тебе»? «Значит ли это, что «малые», «ничтожные» сумеют «ужо» отомстить за свое порабощение, унижение «героем»? Или что безгласная, безвольная Россия подымет «ужо» руку на своих властителей, тяжко заставляющих испытывать свою роковую волю? Ответа нет, и самой неопределенностью своих выражений Пушкин как бы говорит, что точный смысл упрека неважен».
Прослеживая эволюцию политических взглядов Пушкина, его понимания свободы, В. Брюсов приходит к основательно аргументированному выводу, подкрепленному анализом «Медного всадника». Этот вывод В. Брюсов излагает как бы от имени Пушкина: «Да, я не верю больше в борьбу с деспотизмом силами стихийного мятежа: я вижу всю его бесплодность. Но я не изменил высоким идеалам свободы. Я по-прежнему уверен, что не вечей «кумир с медного главою», как ни ужасен он в окрестной мгле, как ни вознесен он «в неколебимой вышине». Свобода возникнет в глубинах человеческого духа, и «огражденная скала» должна будет опустеть».