История взаимоотношений Моцарта и Сальери, о которой писали в 1820-е годы, была известна Пушкину. Она привлекла внимание поэта и своим драматизмом и четкостью конфликта таланта с гением, поскольку гениальность Моцарта была очевидной для всех. Задача состояла не в сценическом воспроизведении жизни двух известных музыкантов, а в драматическом исследовании психологического и исторического характера отношения таланта к гению па примере судеб художников нового времени.
Проблема эта, в сущности, одностороння, она существует именно для таланта — как ему строить свои отношения с гением. Для гения такой проблемы нет. Вот почему центральное место в драматических сценах занимает Сальери. Начинается действие с кульминации, с провозглашения выстраданной Сальери мысли:
Все говорят: нет правды на земле. Но правды нет — и выше.
Эти первые слова Сальери раскрывают нам сильную и гордую натуру. Своеобразное богоборчество сразу же определяет исторический характер его личности — он сродни типу ожесточенно и решительно действующих людей, чья индивидуалистическая философия формировалась социальными условиями нового времени. Прямым продолжением этого признания будут слова Сальери, которые он скажет позже: «Нет! не могу противиться я доле Судьбе моей: я избран, чтоб его Остановить. ..» Сальери чувствует себя избранником, имеющим право по своей воле восстанавливать нужную ему правду на земле, дерзко упрекать небо в несоблюдении справедливости,
Начав драматическое исследование характера Сальери с воссоздания конкретно-исторических черт его личности, Пушкин затем развертывает историю формирования Сальери-музыканта. Исходный момент его биографии — любовь к искусству («Родился я с любо-вию к искусству»), природное чувство красоты и гармонии музыки. Страсть эта заставила его с детства отвергнуть «праздные забавы», отречься от наук, чуждых искусству, и предаться «одной музыке». Шли долгие и трудные годы учения. Итог был счастливым: «Преодолел Я ранние невзгоды. Ремесло Поставил я подножием искусству».
Сальери не просто откровенен — он утверждает правду своего пути, по его убеждению — единственную правду воспитания «жрецов искусства».
Я сделался ремесленник: перстам Придал послушную, сухую беглость И верность уху. Звуки умертвив, Музыку я разъял, как труп. Поверил Я алгеброй гармонию. Тогда Уже дерзнул, в науке искушенный, Предаться неге творческой мечты. Я стал творить.. .
Об этом подвижническом пути Сальери в искусстве хорошо сказал Даниил Гранин. Сальери стремится стать творцом. Но «способность творить ему не была дана, он добывал ее, вырабатывал… Что-то величественное, даже героическое есть в этом противоборстве человека с Природой, с ее приговором. Может быть, это первый образ человека, не желающего подчиниться извечному закону неба». «Усилия его достойны восхищения, и результат их грандиозен. В глазах людей, для самого Моцарта, Сальери — избранник счастливый, гений, как и Моцарт. Сам Моцарт твердит в счастливые минуты мотив Сальери из «Тарара». Моцарт вовсе не думает льстить: упоминание об этом вырывается непроизвольно. Для окружающих Сальери — один из посвященных. Если б они знали, что он сам сотворил себя, что это не самородок, а камень, превращенный в золото, не чудо, а наука, не дар, а труд. Кто знает, может быть, и впрямь Сальери имеет право на большее уважение, чем Моцарт, которому гениальность досталась даром?» Вопрос не только риторический, по и лукавый, Д. Гранин хочет, чтобы читатель сам решительно предпочел самородок простому камню.
Слова Сальери: «Я стал творить» — не должны обманывать. Деятельность талантов — это ведь тоже творчество, и, как всякое творчество, оно приносит радости победы, «восторг и слезы вдохновенья» и горечь поражения. Но прислушаемся к интонации: «Я стал творить» Слова эти немыслимы в устах Моцарта. Все дело в том, как понимает искусство Сальери. По его словам, искусство — это сумма правил, которые можно выучить, некая тайна, секрет, которым можно овладеть. Его творчество — наука творить, овладевая ею, он неминуемо убивает истинное искусство («Звуки умертвив, Музыку я разъял, как труп»). Сначала, следуя образцам, Сальери добился первых успехов. Но, остро чувствуя искусство (природный дар), он понял — после прихода Глюка нужно переучиваться. Появился новый образец, которому и должно было теперь следовать, открылись «новы тайны», которыми предстояло овладеть. И он «пошел» «вслед за ним», уничтожив все свои прежние сочинения, пошел «безропотно»: «Усильным, напряженным постоянством Я наконец в искусстве безграничном Достигнул степени высокой».
Таков, по Сальери, путь в искусство. Но зачем ему это искусство? К чему он затрачивает столько трудов и усилий? На первом, начальном этапе своей музыкальной биографии, когда только «стал творить», Сальери сочинял музыку «в тишине» и «в тайне», «не смея помышлять еще о славе». Еще не смея… Но сладостный ее призрак уже манил… Это была цель — заветная, тайная. И он ее достиг: «Слава Мне улыбнулась; я в сердцах людей Нашел созвучия своим созданьям. Я счастлив был: я наслаждался мирно Своим трудом, успехом, славой… также Трудами и успехами друзей…» В этом словечке «также» — весь Сальери.
Сальери превратил искусство в ремесло, в дело, посредством которого он утверждал себя в мире добивался благополучия, отвоевывал свое счастье, как он его понимал. Между Моцартом и Сальери непреодолимая пропасть Моцарт служит искусству, Сальери заставил искусство служить себе, сделав его орудием своего самоутверждения. Самоутверждение же в обществе нового времени требовало первенства. Так рождался особый тип зависти таланта к гению — ненависть к тому, кто первенствовал по никем не освященному праву гения.