Роман Лермонтова «Герой нашего времени» по праву называют не только социально-психологическим, но и нравственно-философским романом, а потому философские вопросы органично входят в него. Основная идея романа — поиск места сильной личности в жизни, проблема свободы человеческого действия и роли судьбы, ее ограничивающей.
Проблема действия как в социальном, так и философском плане была одной из важнейших для России эпохи 1830-х годов. Недаром в стихотворении «Дума», критически рисующем портрет своего поколения, Лермонтов как важнейший выдвигает ему упрек в бездействии:
Печально я гляжу на наше поколенье!
Его грядущее — иль пусто, иль темно,
Меж тем, под бременем познанья и сомненья,
В бездействии состарится оно.
Очень многое из того, что Лермонтов сказал в этом стихотворении о своем поколении, присуще и Печорину, но, сохраняя как одну из главных черт «героя времени» склонность к сомнению («Я люблю сомневаться во всем»), автор наделяет его неудержимой жаждой деятельности, активного действия. И в этом герой похож на самого Лермонтова:
Мне нужно действовать, я каждый день
Бессмертным сделать бы желал, как тень
Великого героя, и понять
Я не могу, что значит отдыхать.
Известно, что Лермонтов задумывал создать образ своего современника в противовес характеру Онегина. В Печорине нет того разочарования, что ведет к «тоскующей лени», наоборот, он мечется по свету в поисках истинной жизни, идеалов, но не находит их, что и приводит его к скепсису и полному отрицанию существующего миропорядка. Он жаждет деятельности, постоянно, неустанно стремится к ней, но то, чем он занят в жизни, оказывается мелочным, бессмысленным и бесполезным даже для него самого, поскольку не может развеять его скуку.
Но во всем этом виноват не столько сам герой, личность яркая и неординарная, выделяющаяся на общем фоне людей того времени, способная на подлинную свободу мысли и дела. Скорее вина лежит на том мире, обществе, в котором он живет, где явственно ощущается шекспировская ситуация: «век вывихнул сустав», «распалась связь времен». Что надлежит делать человеку в такой ситуации?
Перед Печориным встает гамлетовский вопрос: «Что благородней духом — покоряться / Пращам и стрелам яростной судьбы / Иль, опол- чась на море смут, сразить их противоборством?» Со всей своей энергией он стремится решить его, но ответа не находит.
Тем не менее вопрос о свободе человеческой воли и предопределении, судьбе так или иначе рассматривается во всех частях романа. Печорин ни на минуту не свободен от вопроса: «Зачем я жил? для какой цели я родился?.. А, верно, она существовала, и, верно, было мне назначенье высокое, потому что я чувствую в душе моей силы необъятные; но я не угадал этого назначенья, я увлекся приманками страстей пустых и неблагодарных». А потому это еще один «русский Гамлет», человеческий и социальный тип, обреченный быть «умной ненужностью», «лишним человеком».
Но свой спор с судьбой Печорин не прекращает даже тогда, когда почти уверен в ее власти над собой. Ситуация, в которую Печорин попадает в «Тамани» заставляет его задуматься над вопросом: отчего судьба поставила его в такие отношения с людьми, что он невольно приносит им только несчастья? Может ли он изменить ее и стать хоть в чем-то полезным людям? Или ему так и суждено остаться «палачом в пятом акте трагедии», «топором» судьбы?
Почти до конца романа на все эти вопросы дается только отрицательный ответ. Перед нами Демон в человеческом обличье, несущий страдания и гибель всем, с кем он сталкивается: умирает Бэла, страдает Мери, разбита жизнь Веры, погибает Грушницкий. Но все же Печорин- человек, его сердцу доступны жалость и сострадание: «У меня несчастный характер, — говорит он, — воспитание ли меня сделало таким, Бог ли так меня создал, не знаю; знаю только то, что если я причиною несчастия других, то и сам не менее несчастлив».
Однако вина Печорина от этого не меньше: ведь он сам сознательно пытается играть роль вершителя судеб других людей. Это видно в истории Мери, дуэли с Грушницким, которых Печорин делает марионетками в своей игре. Но не является ли он сам игрушкою в руках судьбы?
Не раз герой пытается проверить это. Еще в эпизоде дуэли с Грушницким, фактически выстроенной Печориным именно так, чтобы проверить не только Грушницкого, но и самого себя, герой задается вопросом: «Что, если его счастье перетянет? Если моя звезда мне изменит?»
И все же развернутый ответ на вопрос о степени свободы человека в мире, о роли судьбы в его жизни и о существовании предопределения ставится в заключительной части романа — философской повести «Фаталист».
Фаталист — человек,-верящий в предопределенность всех событий в жизни, в неотвратимость судьбы, рока, фатума. В духе своего времени, подвергающего пересмотру коренные вопросы человеческого существования, Печорин пытается решить вопрос, предопределено ли высшей волей назначение человека или человек сам определяет законы жизни и следует им. Он ощущает в себе, в своем времени освобождение от слепой веры предков, принимает и отстаивает открывшуюся свободу воли человека, однако знает при этом, что его поколению нечего принести на смену «слепой вере» предыдущих эпох. И все же проблема существования предопределения, поставленная Лермонтовым в этой повести, носит, главным образом, философский характер. Она составляет часть философской концепции писателя об отношении Востока и Запада, которая отразилась во всем его творчестве. Вера в предопределение свойственна человеку восточной культуры, вера в собственные силы — человеку Запада.
Печорин, разумеется, ближе к человеку западной культуры. Он считает, что вера в предопределение — черта людей прошлого, современному человеку они кажутся смешными. Но в то же время герой думает о том, «какую силу воли придавала им» эта вера. Его оппонент поручик Вулич представлен как человек, связанный с Востоком: он серб, выходец из земли, находившейся под властью турок, наделен восточной внешностью.
В отличие от всех предыдущих, философская повесть «Фаталист» строится так, что все, изображенное в ней, служит доказательством заранее вдвинутого тезиса: «предопределение существует». Причем это доказательство приводится трижды. Вулич не смог застрелиться, хотя пистолет был заряжен. Затем он все-таки погибает от руки пьяного казака, и в этом Печорин не видит ничего удивительного, поскольку еще во время спора заметил «печать смерти» на его лице. И наконец, сам Печорин испытывает судьбу, решаясь разоружить пьяного казака, убийцу Вулича. «…У меня в голове промелькнула странная мысль: подобно Вуличу, я вздумал испытать судьбу», — говорит Печорин.
Таким образом, по мере развития действия «Фаталиста» Печорин получает троекратное подтверждение существования предопределения, судьбы. Но вывод его звучит так: «Я люблю сомневаться во всем: это расположение ума не мешает решительности характера; напротив, что до меня касается, то я всегда смелее иду вперед, когда не знаю, что меня ожидает».
Повесть как будто оставляет открытым вопрос о существовании предопределения. Но Печорин все-таки предпочитает действовать и собственными поступками поверять ход жизни. Фаталист повернулся своей противоположностью: если предопределение и существует, то это должно делать поведение человека только активнее. Быть просто игрушкой в руках судьбы унизительно. Лермонтов дает именно такое толкование проблемы, не отвечая однозначно на мучивший философов того времени вопрос.
Таким образом, философская повесть «Фаталист» играет в романе роль своеобразного эпилога. Благодаря особой композиции романа, он заканчивается не смертью героя, о которой было сообщено в середине произведения, а демонстрацией Печорина в момент выхода из трагического состояния бездействия и обреченности. Здесь впервые герой, разоружающий пьяного казака, убившего Вулича и опасного для других, совершает не какое-то надуманное действие, призванное лишь развеять его скуку, а общеполезный поступок, притом не связанный ни с какими «пустыми страстями»: тема любви в «Фаталисте» выключена вовсе.
На.первое место вынесена главная проблема — возможностей человеческого действия, взятая в самом общем плане. Именно это и позволяет закончить на мажорной ноте, казалось бы, «грустную думу» о поколении 30-х годов XIX века, как назвал роман «Герой нашего времени» Белинский.
Тем не менее путь поисков уже указан, и в этом огромная заслуга Лермонтова не только перед русской литературой, но и перед русским обществом. И сегодня, решая вопрос о судьбе и ее роли в жизни человека, мы невольно вспоминаем Лермонтова и героя его романа. Конечно, вряд ли кто-то из нас, живущих в наше время, пойдет на такой смертельный эксперимент, но сама логика решения вопроса о судьбе, .предложенная в «Фаталисте», я думаю, может оказаться близка многим. Ведь «кто знает наверное, убежден ли он в чем или нет?.. И как часто мы принимаем за убеждение обман чувств или промах рассудка!..»
