Роман начинается с описания путешествия по Военно-Грузинской дороге из Тифлиса во Владикавказ. Взору нашему представляется медленно поднимающаяся в гору тележка, запряженная быками, и следом идущий пожилой штабс-капитан в черкесской мохнатой шапке, покуривающий маленькую кабардинскую трубочку. Смуглый от загара цвет лица, давно знакомого с закавказским солнцем, преждевременно поседевшие усы — штрихи, дополняющие портрет штабс-капитана. К нему обращается молодой офицер-попутчик, от лица которого ведется повествование, и мы знакомимся со старым кавказским служакою, милейшим Максимом Максимычем.
«Я подошел к нему и поклонился; он молча отвечал мне на поклон и пустил огромный клуб дыма.
— Мы с вами попутчики, кажется? Он молча опять поклонился.
— Вы, верно, едете в Ставрополь?
— Так-с точно… с казенными вещами».
Из дальнейшего разговора мы узнаем, что Максим Мак-симыч служил на Кавказе еще при Ермолове, бывал он и в Чечне, где лет десять стоял в крепости с ротой у Каменного Брода. Там и произошла история с Бэлой, которую мы услышим от него в дороге.
Простой язык, знание обычаев горцев и нравов военной службы — все придает рассказу штабс-капитана особую жизненность и правдивость. Впечатление усиливается подлинностью картины переезда через Крестовый перевал, увиденной, несомненно, глазами очевидца, ведь Лермонтову самому пришлось проезжать эти места поздней осенью и зимой 1837 года. Вместе с автором мы любуемся панорамой Койшаурской долины, «пересекаемой Арагвой и другой речкой, как двумя серебряными нитями», видим «направо и налево гребни гор, один выше другого, вдали те же горы, но хоть бы две скалы, похожие одна на другую», восхищаемся румяным блеском снега на их вершинах, вдыхаем живительный высокогорный воздух. Нет сомнения, что Лермонтову-писателю помогал Лермонтов-художник.
В этом убеждаешься, знакомясь с обнаруженной в наше время лермонтовской картиной «Вид Крестовой горы». На небольшом картоне масляными красками поэт запечатлел один из чудесных горных пейзажей, так живо напоминающий нам зарисовки из «Бэлы». Перед нами в обрамлении суровых скал высится покрытая снегом гора, вершину которой венчает каменный крест. Огибая ее, по склону проходит дорога, внизу, вырываясь из глубоких расселин, сливаются вместе два бурных горных потока. А выше на фоне голубого неба белеет гряда далеких гор, как бы растворяясь в прозрачном воздухе, которым напоена вся картина.
Невольно на память вместе с текстом романа приходят строки из письма поэта к Святославу Раевскому, где он делится впечатлениями от поездки по Военно- Грузинской дороге: «…лазил на снеговую гору (Крестовую) на самый верх, что не совсем легко; оттуда видна половина Грузии как на блюдечке, и, право, я не берусь объяснить или описать этого удивительного чувства: для меня горный воздух — бальзам; хандра к черту, сердце бьется, грудь высоко дышит — ничего не надо в эту минуту; так сидел бы да смотрел целую жизнь».
Но при всем правдоподобии картины мы, к сожалению, не сможем отыскать на натуре ее подлинный прообраз, да и в описании Крестового перевала по роману имеются расхождения с рисунком. Некоторые лермонтоведы пытались объяснить это собирательным характером картины и элементами художественной фантазии автора. Но так ли это при лермонтовском стремлении быть предельно точным в художественном изображении?
Загадка картины оказалась простой. Лермонтовский пейзаж, как это подметил один из исследователей А. Семченко, представлен в перевернутом виде, в так называемом зеркальном отображении, и предельно сжат по горизонтали. Эти особенности картины легко объяснимы. По возвращении с Кавказа Лермонтов некоторые свои рисунки авто-литографировал, чтобы иметь возможность подарить их друзьям. Так, до нашего времени дошли четыре оттиска одного из таких рисунков, причем два из них раскрашены акварелью. Очевидно, и свою картину «Вид Крестовой горы» Лермонтов писал с литографированного рисунка. Искажение же подлинных масштабов было связано с желанием вместить в ограниченный формат живописную панораму гор, которой поэт всегда восхищался. Этот прием использован во многих рисунках Лермонтова.
Перевернем пейзаж на картине в подлинном его развороте, и все станет на свои места. Перед нами изображение реального вида со склона Гуд-горы на Чертову долину и гору Крестовую. И если теперь обратимся к тексту «Бэлы», то увидим, что изображение картины полностью совпадает с описанием этого места в романе:
«Итак, мы спускались с Гуд-горы в Чертову долину… Вот романтическое название! Вы уже видите гнездо злого духа между неприступными утесами, — не тут-то было: название Чертовой долины происходит от слова «черта», а не «черт», ибо здесь когда-то была граница Грузии. Эта долина была завалена снеговыми сугробами, напоминавшими довольно живо Саратов, Тамбов и прочие милые места нашего отечества.
— Вот и Крестовая! — сказал мне штабс-капитан, когда мы съехали в Чертову долину, указывая на холм, покрытый пеленой снега; на его вершине чернелся каменный крест, и мимо его вела едва-едва заметная дорога, по которой проезжают только тогда, когда боковая завалена снегом: наши извозчики объявили, что обвалов еще не было, и, оберегая лошадей, повезли нас кругом… И точно, дорога опасная: направо висели над нашими головами груды снега, готовые, кажется, при первом порыве ветра оборваться в ущелье; узкая дорога частию была покрыта снегом, который в иных местах проваливался под ногами, в других превращался в лед от действия солнечных лучей и ночных морозов, так что с трудом мы сами пробирались; лошади падали; налево зияла глубокая расселина, где катился поток, то скрываясь под ледяной коркою, то с пеною прыгая по черным камням».
Даже время суток на картине, о котором можно судить по характеру освещения и направленности теней, точно соответствует описанию переезда через перевал в «Бэле». Это утренние часы, так как восход солнца путники встречали на вершине Гуд-горы, а спуск с нее и переезд через Чертову долину не требовал много времени. Но быть может, горные потоки на перевале — дань фантазии художника? Нет, и это предположение неверно. В одном из старых путеводителей по Военно-Грузинской дороге на схематическом плане перевального участка отчетливо видны два потока, рождающиеся у Крестовой и пересекающие дорогу и Чертову долину. Таким образом, и на картине, и в тексте романа Лермонтов остался верен натуре, и мы можем только удивляться его необыкновенной художественной памяти.