Прежде всего Пушкин как в «Повестях Белкина», так и в непосредственно примыкающей к ним «Истории села Горюхина» существенно расширяет, демократизирует круг явлений действительности входящих в сферу его творческого внимания. Наряду с картинами поместной жизни («Метель», «Барышня-крестьянка») перед нами развертывается быт армейского офицерства («Выстрел»), городских ремесленников («Гробовщик»), мелкого чиновничества («Станционный смотритель»), наконец, жизнь крепостного крестьянства («История села Горюхина»). «Пушкин первый стал описывать русские нравы и жизнь различных сословий русского народа с удивительной верностью и проницательностью»,- замечал Н. Г. Чернышевский. Это ярко сказалось именно в «Повестях Белкина». Пушкин непосредственно вводит в круг своих героев «маленького», униженного жизнью и людьми человека. Таков «сущий мученик четырнадцатого класса» (низший служебный чин того времени), спившийся с горя Самсон Вырин в «Станционном смотрителе».
Попытки рисовать образы «маленьких людей» предпринимались и раньше в нашей литературе. Достаточно напомнить сентиментальную повесть Н. М. Карамзина «Бедная Лиза». Но только Пушкину впервые удалось достигнуть здесь такой высокой жизненной и художественной правдивости. Многие и многие тысячи простых людей, дотоле не находивших или не узнававших себя в литературных произведениях того времени, наконец-то увидели в повести Пушкина свой подлинный портрет, свою собственную жизнь, изображенную с необыкновенной, как тогда говорили, «натуральностью», со страшной силой правды. «Теперь я «Станционного смотрителя»… прочел (…) Ведь я то же самое чувствую, вот совершенно так, как и в книжке, да я и сам в таких же положениях подчас находился, как, примерно сказать, этот Самсон-то Вырин, бедняга. Да.и сколько между нами-то ходит Самсонов Выриных, таких же горемык сердечных! (…) Нет, что натурально! Вы прочтите-ка; это натурально! это живет!» Эта тирада, которую Ф. М. Достоевский лет двадцать спустя вкладывает в уста героя «Бедных людей», Макара Девушкина, лучше всего определяет великое новаторское значение «Станционного смотрителя». Повесть явилась замечательной победой Пушкина как прозаика-реалиста. Если в романе «Арап Петра Великого» он снял с ходуль крупного исторического деятеля — «героя», то в «Станционном смотрителе» он гуманистически приподнял своего «маленького», приниженного героя, явил в этой повести, как и вообще в «Повестях Белкина», поистине «натуральную» действительность, жизнь. Этим объясняется огромное значение, которое имел «Станционный смотритель» в дальнейшем развитии литературы. М. Горький утверждал, что «реализм русской литературы» — литературы прозаической — «начат» именно этой повестью. Действительно, Вырин явился прямым предшественником Башмачкина из «Шинели» Н. В. Гоголя и всех тех «бедных людей», которые вскоре начинают заполнять страницы повестей и романов писателей «натуральной школы» — колыбели русского реализма второй половины XIX в.
Реальному, «прозаическому» содержанию «Повестей Белкина» полностью соответствовала их словесная форма. Пушкин выработал в них лишенный всяких ложных поэтических украшений сжатый, точный и ясный стиль прозы — «язык мысли». Уже Карамзин сделал несомненный и весьма значительный шаг вперед в развитии формы русской художественной прозы. Но проза Карамзина по своему складу и характеру была еще очень близка к стихотворной речи. «Пой, Карамзин! И в прозе глас слышен соловьин»,- приветствовал первые прозаические опыты Н. М. Карамзина восхищенный Г. Р. Державин. И в своей «цветной», «гармонической» прозе (термины Карамзина) он в самом деле скорее «поет», чем говорит. Манеру подобной «поэтической прозы», изобилующей восклицаниями, обращениями, инверсиями, повторениями, пышными метафорами и т. п., восприняли и продолжали развивать многочисленные ученики и последователи Карамзина, в большинстве своем старшие современники и сверстники Пушкина.
Но сам Пушкин был решительным противником подобной «поэтической прозы». Он стремился не петь, а говорить в прозе. В противовес напыщенности, манерности, жеманству, столь свойственным прозаикам его времени, Пушкин неизменно, почти с самых первых шагов своей литературной деятельности, выдвигал реалистическое требование писать точно, кратко и просто. Уже в одной из своих самых ранних критических заметок «О прозе» (1822) он иронически замечал: «Но что сказать об наших писателях, которые, почитая за низость изъяснить просто вещи самые обыкновенные, думают оживить детскую прозу дополнениями и вялыми метафорами? Эти люди никогда не скажут дружба, не прибавя: сие священное чувство, коего благородный пламень и пр. Должно бы сказать: рано поутру — а они пишут: Едва первые лучи восходящего солнца озарили восточные края лазурного неба — ах, как это все ново и свежо, разве оно лучше потому только, что длиннее. (…) Точность и краткость — вот первые достоинства прозы. Она требует мыслей и мыслей — без них блестящие выражения ни к чему не служат». Этому требованию Пушкин остается неизменно верен. В разговоре с одним из знакомых, который, увидев у него на столе только что вышедшие «Повести Белкина», спросил: «Кто этот Белкин?» — Пушкин ответил: «Кто бы он там ни был, а писать повести надо вот этак: просто, коротко и ясно».