Композиционная в стилистическая сложность повестей совсем не означает, что нужно искать какого-то тайного смысла (так, кстати, и делали, как мы уже видели, многие ученые). Пушкин не загадывал читателю загадок, не зашифровывал смысла своего произведения. Напротив, он сразу же давал ключ к своим повестям, предупредив, как надо их понимать. Начал он с того, что объявил автором повестей И. П. Белкина. Затем уточнил свою мысль — Белкин не «выдумывал», а только записывал некоторые истории, или, как он выражался, «анекдоты», от нескольких рассказчиков. Наконец, искушенный читатель не мог не понять, что истинным сочинителем повестей был Пушкин, шутливо скрывшийся за именем «издателя А. П.», который «выдумал» и Белкина и рассказчиков. Значит, у него была какая-то своя цель, свой взгляд на изображаемые события, на героев, на русскую жизнь, на русскую литературу, которые отличались от взглядов и Белкина и рассказчиков.
Рассказчики, Белкин, Пушкин — каждый из них по-своему — выступали в качестве «автора». Повествование велось как бы на трех уровнях — вот о чем предупреждали читателя: На поверхности оказывался «анекдот» — сюжетная история, сообщенная рассказчиком Белкину.
«На втором уровне — белкинская версия и трактовка услышанных историй. Белкин так сам определил свою роль автора: «.. .Не умея с непривычки расположить вымышленное происшествие, я избрал замечательные анекдоты, некогда мною слышанные от .разных особ, и старался украсить истину живостию рассказа, а иногда и цветами собственного воображения». Белкин как автор проявил себя и в отборе анекдотов (из множества он отобрал только пять, которые и объединил в нечто целое), и в стилистической обработке того, что слышал на третьем, глубинном уровне — пушкинская концепция жизни, внутренне связанная с событиями анекдотов и их оформлением в повести, объясняющая необходимость такого построения. Уже в самом таком построении есть момент «игры» Пушкина с читателем, которого приглашали к активному чтению, в ком возбуждали интерес и стремление понять замысел автора, увидеть разные уровни в повестях, разную роль их «авторов».
Таковой замысел Пушкина объяснялся положением дел в литературе, в которой господствовал романтизм. Во вторую половину двадцатых годов читатель был полонен переводными (с французского и немецкого) и русскими романтическими повестями. (Л. Бестужев-Марлинский, В. Одоевский, Л. Погорельский и Др.). Самый жанр короткой новеллы утверждали в это время романтики. Для романтической новеллы характерны герои с сильными страстями, вступающие в единоборство с противниками или с препятствиями, роковая любовь, тайны, путаница, ошибки, узнавания. Именно в эту пору романтизм стал достоянием широкого круга провинциального дворянства. Вкусы, взгляды на жизнь, па поведение человека, на его страсти, поступки и мораль — все определялось романтизмомуРомантизм становился модой, превращался в бытовое явление, он мельчал, утрачивал философскую глубину, оказывался не позицией гордой, трагически одинокой, находящейся в войне с обществом личности, но позой ординарного человека (вспомним через несколько лет созданный Лермонтовым образ Грушницкого).
Рассказчики «Выстрела», «Метели» и «Барышни-крестьянки» подполковник И. Л. П. и девица К. И. Т.— поклонница литературы, олицетворявшие и представлявшие этот массовый бытовой русский романтизм. Именно с этих позиций они и рассказывали о происшествиях, приключившихся с их знакомыми, также зараженными романтизмом. Действующие лица «анекдотов» бессознательно «заимствовали» из романтических образцов сюжеты и мотивы поведения, «разыгрывали» их в жизни, а рассказчики сообщили Белкину о том, что видели. Через Белкина в литературу возвращалось то, что совсем недавно провозглашалось романтизмом, но возвращалось в сниженном, бытовом облике, лишенном ореола высокого, патетического драматизма.
Узнавание знакомого, но преображенного втягивало читателя в «игру», предложенную Пушкиным. «Игра» эта носила многообразный характер и чаще всего связана была с неожиданными трансформациями сюжета.