Петербургский период жизни и творчества Пушкина отличается его стремлением к содружеству, сообществу, братскому единению. В этом сказалась не только инерция привычки к лицейскому братскому союзу, но особенная черта тех лет в русской истории вообще. Счастливое окончание войн с Наполеоном разбудило в обществе чувство собственной силы, право на общественную активность, именно в те послевоенные годы возникают «вечера»у Жуковского, «русские завтраки» у Рылеева, где сообща думали, спорили, пили, обсуждали новости, даже чтение книг — занятие традиционно связанное с уединением — становится формой дружеского общения. Именно в это время возникло и активно жило «арзамасское братство», в которое Пушкин-лицеист был принят заочно, а теперь, летом 1817 года, оказавшись в Петербурге «Сверчок» стал его реальным участником.
К тому времени в «Арзамасе» вместе с новыми членами (Н.Тургеневым, М.Орловым, Н.Муравьёвым) появились политические идеи, которые вскоре привели к распаду литературного общества. Однако это не помешало Пушкину сблизиться с Н.Тургеневым и М.Орловым — их облик проповедников свободы оказался для Пушкина теперь более привлекательным, чем облик «беспечного ленивца» в духе героев Батюшкова или «усталого селянина» в духе Жуковского. Пушкина привлёк декабристский тип человека: бескомпромиссность, резкость в речах, категоричность, суровые нравственные требования и глубокая религиозность Николая Тургенева, исключительная храбрость и человеколюбие Фёдора Глинки, высокий «градус» патриотизма и гражданственности Никиты Муравьёва, Михаила Лунина, Якушкина и др. Увлёкшись нравственным идеалом декабристов, Пушкин тем не менее имел собственные этические представления.
Нравственный идеал декабристов был окрашен в тона героического аскетизма. Истинный гражданин представлялся как суровый герой, отказавшийся ради общего блага от счастья, веселья, дружеских пиров, любви; гражданин противопоставлялся поэту, герой — любовнику, свобода — счастью. Однако Пушкин, в отличие от декабристов, проповедовал другие нравственные идеи. Просвещение XVIII века (века в значительной мере атеистического, во всём сомневающегося) в борьбе с христианским аскетизмом создало концепцию свободы, не противопоставленной счастью, а совпадающей с ним. Истинно свободный человек — это человек страстей, раскрепощённых внутренних сил, это — любовник, поэт, гражданин. Пушкин был глубоко связан с XVIII веком и усвоил такое понимание свободы — она не может строиться на самоограничении личности, наоборот, именно расцвет и полнота жизни каждой личности есть путь к свободе. Именно такое понимание свободы отразилось, например, в известном послании «К Чадааеву» («Любви, надежды, тихой славы…», 1818; I — С.307), о котором уже говорилось выше, или в мадригале княгине Е.И.Голицыной:
Краёв чужих неопытный любитель
И своего всегдашний обвинитель,
Я говорил: в отечестве моём
Где верный ум, где гений мы найдём?
Где гражданин с душою благородной,
Возвышенной и пламенно свободной?
Где женщина — не с хладной красотой,
Но с пламенной, пленительной, живой?
Где разговор найду непринужденный,
Блистательный, весёлый, просвещённый?
С кем можно быть не хладным, не пустым?
Отечество почти я ненавидел —
Но я вчера Голицыну увидел
И примирён с отечеством моим.
В этом стихотворении Пушкин фактически сформулировал свой нравственный идеал, он провозглашает установку жить в постоянном горении, «пламени», напряжении страстей (любви, шалости, патриотизма и т.д.)
Такая установка на азартное веселье и страстность, казалось бы, сближала Пушкина с поэтами-«арзамасцами», но это было внешним сходством. Для арзамасцев и поэтов их круга веселие и лень были лишь литературной позой: Жуковский, известный самоотреченными поэтическими мечтаниями, в быту был уравновешеннее и жизнерадостнее; Батюшков, трагически больной в жизни, прославился в поэзии как певец любви и наслаждений; Баратынский, меланхолик в жизни, написал поэму «Пиры», прославлявшую беззаботное веселье. Пушкин одинаков в стихах и в жизни. Взяв от «арзамасцев» идеи радости земной жизни, а у декабристов гражданско-патриотический пафос и стремление перейти от слов к поступкам, Пушкин создал новый этический идеал, лишённый крайностей: счастье — это свободное развитие личности, которой доступны и высокие гражданские поступки, и религиозные чувства, и любовные страсти, и просто шалости, веселье, лень. Пушкин обладал удивительной способностью сохранять «золотую середину», обладая совершенным чувством меры.
Пушкин прокладывал новый и свой путь в жизни и поэзии, но окружающие его не могли понять, им казалось, что он сбился с пути, они хотели направить его на путь «истинный», причём это пытались делать и «арзамасцы», и декабристы. Уставая от нравоучений, от того, что его всё ещё считают мальчиком, Пушкин порой назло всем демонстрировал мальчишество своего поведения. Но чем больше позволял себе шалостей и чем больше укреплялась его репутация «незрелого» юноши, тем более Пушкину не позволяли войти в круг участников тайных декабристских обществ. Назойливые поучения наставников, с одной стороны, а с другой недоверие друзей стали причиной лихорадочной нервозности, напряжённости душевного состояния Пушкина тех лет; в любую минуту он ждёт обид и всегда готов ответить вызовом на дуэль. Летом 1817 года он по ничтожному поводу вызвал на дуэль старика дядю С.И.Ганнибала, вызывал Н.Тургенева, однокурсника по Лицею М.Корфа, майора Денисевича и мн. других. Многие дуэли удавалось «погасить», но не все — осенью 1819 г. Пушкин стрелялся с Кюхельбекером (оба выстрелили в воздух), серьёзная дуэль была, вероятно, с К.Ф.Рылеевым (точно не установлено).
В этот период душевной смуты спасительным для Пушкина оказалось сближение с П.Я.Чаадаевым (1794-1856). По воспоминаниям современников Чаадаев «заставлял его [Пушкина] мыслить» (Я.И.Сабуров), «поворотил [Пушкина] на мысль» (П.В.Анненков). И это не удивительно — Чаадаев был самым ярким явлением в русском обществе тех лет и самым загадочным («сфинкс русской жизни» по словам А.И.Герцена). П.Я.Чаадаев в то время ещё ничего не написал, но был известен силой своего ума. Чаадаев вообще за всю жизнь не написал крупного системного сочинения, но был известен даже за границей и Шеллинг считал Чаадаева «самым умным из известных ему умов». И всё-таки загадочность этого человека привела к появлению множества слухов о нём, в частности, слуху о его сумасшествии. Славу Чаадаеву принесла его историософская теория «негативного патриотизма». Суть теории кратко такова: Европа и Россия — страны христианские, но принципиально различные. Европейское католичество Чаадаев понимал как синтез христианских идей с политикой, наукой, общественными идеями; феномен католичества как бы «вдвинут» в историю и потому активно влияет на развитие цивилизации в Европе. Русское православие генетически восприняло восточный византийский стиль, православие — это синтез христианских идей с философией, искусством и поэтому как бы «выдвинуто» из истории. Такая особенность православия усилила в русской нации аскетический элемент: «семейность» и «домашность» православного христианства в России не способствует активно-поступательному развитию русского общества. Из этих рассуждений Чаадаев делал вывод: для того, чтобы Россия смогла войти в процесс развития европейского общества, ей нужно не подражать Европе, а смело вступить на путь католицизма и самостоятельно пройти все этапы европейской истории! Чаадаев однако постепенно менял свои взгляды, обнаруживая вдруг положительные стороны православия и, следовательно, русской судьбы. «В отличие от католичества, плодами просвещения на Руси являются не наука и благоустроенная жизнь, а особое духовное и душевное устройство человека — бескорыстие сердца и скромность ума, терпение и надежда, совестливость и самоотречение» (В.Тарасов).
Эта теория заинтересовала Пушкина, «поворотила на мысль», в некоторых пунтках он согласился, но при этом всё-таки специально подчеркнул: «клянусь честью, что ни за что на свете я не хотел бы переменить отечество или иметь другую историю, кроме истории наших предков, такой, какой нам бог её дал». Главное в том, что Чаадаев задал Пушкину максимально высокий уровень осмысления «русской идеи» и развеял его хандру. Неслучайно он написал в записке такие слова: «твоя дружба мне заменила счастье». Чаадаев успокоил Пушкина, доказав ему, что человек, которому предстоит великое поприще, должен презирать клевету и быть выше своих гонителей:
В минуту гибели над бездной потаенной
Ты поддержал меня недремлющей рукой;
Ты другу возвратил надежду и покой;
Во глубину души вникая строгим взором,
Ты оживлял её советом иль укором;
Твой жар воспламенял к высокому любовь;
Терпенье смелое во мне рождалось вновь;
Уж голос клеветы не мог меня обидеть,
Умел я презирать, умея ненавидеть.
Вскоре это умение Пушкину пригодилось.
К весне 1820 года знакомство Пушкина со столь опасными людьми (Н.Тургенев, М.Орлов, Н.Муравьёв, Ф.Глинка, К.Рылеев, П.Чаадаев), стихи его (например, ода «Вольность») обернулись доносами (В.Н.Каразин) и угрозой ссылки. Друзья Пушкина и, в том числе Чаадаев, смогли облегчить его участь — добились отмены ссылки.
ЛИРИКА ПЕТЕРБУРГСКОГО ПЕРИОДА
«К Чаадаеву».
«Краёв чужих неопытный любитель…»
«Вольность».
«Сказки (Noel)».
«Деревня».