“Лишний человек”, “лишние люди”, “галерея лишних людей” — откуда появился этот термин в русской литературе? Кто впервые так удачно применил его, что он прочно и надолго утвердился в произведениях Пушкина, Лермонтова, Тургенева, Гончарова? Существует точка зрения, что впервые наиболее отчетливо им воспользовался И. С. Тургенев, создав произведение, озаглавленное “Дневник лишнего человека”. По другой версии, сам Пушкин в черновом варианте VIII главы “Евгения Онегина” назвал своего героя “лишним”: “Онегин как нечто лишнее стоит”.
Так или иначе, но именно образ “лишнего человека” надолго стал предметом исследования русских писателей. Одинокий, отвергнутый обществом или сам отвергнувший это общество, “лишний человек” не был плодом фантазии русских писателей XIX века, он был запечатлен ими как болезненное явление духовной жизни общества, вызванное кризисом общественной системы.
Образ “лишнего человека” в русской литературе очень разнообразен. Романтические герои Пушкина и Лермонтова — натуры страстные, бунтующие. Они не выносят зависимости, одновременно понимая, что их несвобода—в них самих, в их душе. Им кажется, что их делает зависимыми общество, в котором они живут, однако, вступив с ним в конфликт, они ощущают свое одиночество.
Алеко, герой поэмы Пушкина “Цыганы”, уйдя от “неволи душных городов” в цыганский табор, хочет иметь полную свободу. Но это свобода только “для себя”. Земфире и никому другому он не позволяет иметь эту свободу. Старик-цыган, отец Земфиры, говорит ему:
Ты не рожден для дикой доли,
Ты для себя лишь хочешь воли.
В этой поэме выразился взгляд Пушкина на свободу личности. Он считал, что свобода конкретной личности, любого человека кончается там, где начинается свобода другого человека.
Кавказский пленник, герой одноименной поэмы Пушкина, обременен не условными, а настоящими веригами, и поэтому его мечты о свободе приобретают вполне реальные очертания родного края, любимого человека:
Я вижу образ вечно милый;
Его зову, к нему стремлюсь.
Юная черкешенка ценой своей жизни даровала ему долгожданную волю, но будет ли он счастлив?
“Мцыри” — это гимн жизни. Любовь к жизни героя Лермонтова такова, что он готов заплатить за нее самой же жизнью. И никакого парадокса здесь нет, потому что жизнь в тюрьме для Мцыри — это смерть, а смерть на воле — часть жизни, последняя, но часть.
Я мало жил и жил в плену.
Таких две жизни за одну,
Но только полную тревог,
Я променял бы, если 6 мог.
Демон — “дух изгнанья”, которому наскучило зло. Любовь к Тамаре пробудила в нем желание верить добру, но творить его он так и не смог. Тамара погибла.
И вновь остался он, надменный,
Один, как прежде, во вселенной.
Дубровский и Вадим, герои одноименных произведений, оскорблены и унижены обществом. Удовлетворив свою жажду мести, оба, однако, не смогли стать счастливыми. Они потеряли своих возлюбленных, и удел героев — одиночество.
В реалистических произведениях Пушкина и Лермонтова перед читате лем предстают уже иные герои. Это Онегин из “Евгения Онегина” Пушкина и Печорин из “Героя нашего времени” Лермонтова. Оба они благородны, честны, умны, на голову выше всех окружающих. В их груди кипят “силы необъятные”, но они не находят применения. Онегин так и не может найти своего места в жизни, ничто его не радует, не волнует, он ни к чему не стремится. Даже любовь искренней, не испорченной светом девушки, Татьяны Лариной, не находит в нем отклика.
Печорин становится, подобно Демону, разрушителем чужих жизней. Все, к чему он прикасается, погибает, рассыпается в прах: по его вине гибнет черкешенка Бэла, из-за него “честным контрабандистам” приходится менять свой жизненный уклад, от его руки погибает Грушницкий, разочаровывается в жизни и любви княжна Мери Лиговская, он становится причиной, пусть невольной, гибели Вулича в “Фаталисте”.
Объединяет их одна болезнь — “русская хандра”, аналог “английского сплина”, которым болел еще байроновский Чайльд Гарольд. Хандра вызывалась противоречием между высокой интеллектуальной культурой “русских европейцев”, к которым принадлежали все передовые люди того времени, и “азиатчиной” крепостнических отношений. Люди с “озлобленным умом, кипящим в действии пустом”, и душой, не испорченной светом, они презирали общество, в котором жили, и были в нем одиноки.
