Евгений — герой иного типа: он не великий человек, не байронический индивидуалист-мятежник. Черновики сохранили намерение поэта ввести в поэму спор с теми, кто потребует от него изображения не «безродного» бедного чиновника, но великого человека:
«Мне скажут… Зачем ничтожного героя
Взялся я снова воспевать,
Как будто нет уж перевода
Великим людям, что они
Так расплодились в наши дни
Что нет от них уж нам прохода…»
Социально Евгений — резко очерченный тип мелкого петербургского чиновника, одного из массы. Отсюда и полемичность образа Евгения по отношению к пилигриму-мятежнику. Наполеоновский жест героя Мицкевича подчеркивал высокость и трагическую исключительность личности бунтаря. Тот же жест у Евгения дан с оттенком иронии:
На звере мраморном верхом, Без шляпы, руки сжав крестом, Сидел недвижный, страшно бледный Евгений… Пушкинское описание направлено как бы сразу в два адреса: пилигриму и самому вдохновителю европейского индивидуализма — Наполеону. Вспомним стихи из «Евгения Онегина»;
И столбик с куклою чугунной,
Под шляпой, с пасмурным челом,
С руками, сжатыми крестом…
В «Медном всаднике» это повторено в сниженном, ироническом плане. Наполеоновский жест возвеличивал пилигрима. И, главное, герой Мицкевича знал, что делал, когда по-наполеоновски сжимал руки. Евгений же делал это непроизвольно, даже не догадываясь, что в таком виде он был на кого-то похож. Ирония относилась не к Евгению, а к той тени, которую отбрасывала фигура бедняка.
По своему социальному положению Евгений принадлежал к тем, кого с филантропических позиций называли «маленьким человеком». Мятеж, поднятый Евгением, одновременно неожиданный и естественный, как всякий стихийный отпор насилию, преображает его жизнь, наполняет ее новым, высоким смыслом. Из смиренного, ничтожного раба он становится воистину великим человеком, когда отважно вступает в неравный поединок с самодержцем. Угроза — «Ужо тебе!..» — произносится не романтическим избранником, а одним из многих угнетенных и обездоленных (отсюда и это просторечное слово «Ужо», оно как бы выражает общее их мнение и суд). Вызов пилигрима, гневно сжавшего кулак у царского дворца, не был замечен и принят. Угроза Евгения испугала Медного всадника и заставила его, «впервые» в истории, сорваться с гранитной горы, чтобы преследовать мятежника. И сделано это было потому, что угроза Евгения звучала приговором истории. И мы-то знаем, что приговор этот был приведен в исполнение.
Одной из отличительных особенностей художественного метода Пушкина является использование им так называемых вечных сюжетов и образов, широкое цитирование различных авторов, подбор эпиграфов, который бы воссоздавал «нужный ему историко-культурный или литературный фон, стремление в иных случаях отталкиваться от чужих произведений и как бы переписывать их по-своему. Это включение Пушкиным литературных образов в собственную образную систему, расширенная ци-татность разного типа и уровня и являются конкретным структурно-стилистическим проявлением исторического реализма.
Исторический реализм определил всю структуру «Медного всадника»: поэма включает в себя образы и идеи, многочисленные цитаты из русских и западных писателей, писавших о Петре и истолковывавших по-своему его деятельность и роль в истории России. Наибольшее значение для поэта имели: из русских писателей — Радищев и Батюшков, из западных — Мицкевич. Исключать при анализе «Медного всадника» это сознательное соотнесение Пушкиным своих идей и образов с идеями и образами названных писателей — значит обеднять идейное содержание поэмы, лишая ее образы той объемности и полемичности, которые были заданы самим поэтом.
Политика Петра, его реформы к преобразования па-долго определили будущее России, по парод заплатил за эти реформы дорогой ценой. Символом и прекрасным выражением совместных усилий и действий молодой России и ее вождя явился Петербург. Удивительная судьба города на Неве и выражала глубокую веру поэта в будущее России и ее народа.
История, рассказанная в петербургской повести, художественное исследование жизни и поведения одного из миллионов обездоленных вскрывали важную закономерность, и великую тайну времени и тайну народной жизни — неизбежность рождения отпора насилию. Историческая закономерность объясняет пушкинское оправдание мятежа Евгения, обусловливает и символику образов коня и всадника в поэме, и характер размышлений поэта на тему «взаимоотношений» всадника и коня, которые привели к появлению на одной из пушкинских рукописей рисунка Фальконетова коня без седока. Об этом интересно писал Д. Д. Благой, напомнив знаменательный разговор Басманова с Борисом из пушкинской трагедии «Борис Годунов»: «На рисунке — скала; на ней конь; но всадника на коне нет.
В ответ на слова Басманова:
Всегда народ к смятенью тайно склонен:
Так борзый конь грызет свои бразды
Но что ж? Конем спокойно всадник правит…
царь Борис говорит:
Конь иногда сбивает седока.
На рисунке Пушкина гордый копь сбил горделивого седока. Это, несомненно, бросает яркий свет и па «Ужо тебе!..» Евгения». «Медный всадник» — наивысшее поэтическое достижение пушкинского реалистического историзма. «Но,— указывал Белинский, — историческое изучение только тогда полезно для поэта, желающего воспроизвести в своем творении нравственную физиономию народа, когда в самой натуре, в самом духе этого поэта есть живое кровное сродство с национальностью изображаемого им народа. Таким поэтом был Пушкин…». Его последняя поэма выражала национальное самосознание русского народа, потому что кровное сродство с ним помогало поэту проникнуть в тайну его социального бытия, понять и запечатлеть его духовную мощь и творческую силу, его способность изменять лик мира.