В творчестве В.В. Маяковского сатира занимает огромное место. Еще до революции поэт создал целый ряд сатирических произведений: («Гимн судье», «Гимн ученому», «Гимн критику», «Гимн обеду», «Гимн взятке» и т. д.), в которых он показал социальное уродство мира.
Сатира Маяковского 1918-1919 годов была направлена против старого мира, который, как тогда казалось поэту, единым махом уничтожается революцией. Так, в 1918 году он насмешливо и навсегда хоронил бюрократа:
Сидел себе, попивал и покрадывал.
Упокой, господи, душу бюрократову.
Но в 1921 году поэт вынужден признать, что поспешил с похоронами, и вновь берется за сатирическое перо, разоблачающее уже советского бюрократа, который «противней царского во сто крат».
В 1922 году Маяковский публикует стихотворение «Прозаседавшиеся». Особенностью этого произведения является то, что здесь нет конкретного образа бюрократа, но есть обобщенная картина заседающих и перезаседающих бюрократов. Сатирический эффект нарастает постепенно. Вначале мы узнаем, что каждое утро поэт видит, как «расходится народ в учрежденья». В этой довольно будничной информации настораживает лишь то, что названий этих учреждений как будто многовато: глав…, ком…, полит…, просвет… Но уже не вызывает сомнения сатирическое звучание второй строфы:
Обдают дождем дела бумажные,
Чуть войдешь в здание:
Отобрав с полсотни — самые важные! —
Служащие расходятся на заседания.
Становится ясно, что эти «работники» занимаются лишь бумаготворчеством: многочисленные сыплющиеся листки у поэта ассоциируются с дождем. Уж если «самых важных» отбирается до полусотни, то можно представить, сколько там накопилось и не столь важных и просто второстепенных и третьестепенных. Причем сразу по приходу в учреждение «служащие расходятся на заседания». Создается такое впечатление, что их работа только в том и состоит, чтобы заседать. А какой от этого прок?
Маяковский ведет речь о таких заседаниях, на которых живое дело подменяют только разговорами, постановлениями да резолюциями. Они никак не способствуют решению насущных проблем, накапливающихся в жизни простого народа, чему, казалось бы, чиновники и призваны служить на самом деле. А этих бессмысленных заседаний на день приходится столько, что четырежды являющийся на прием гражданин, которому необходимо решить важный для себя вопрос, так ни разу и не застает на месте нужного ему начальника. Начальник же — «товарищ Иван Ваныч» — на заседании с громким названием «Объединение ТЕО и Гукона». А что кроется за такими мудреными словами? Оказывается, ТЕО — это театральный отдел Главполитпросвета, а Гу- кон — главное управление коннозаводства. Спрашивается: какой смысл в объединении столь разных по своим направлениям учреждений?
Второй раз Иван Ваныч находился на заседании, где решался вопрос о «покупке склянки чернил Губкоопе- ративом». В данном случае незначительный вопрос, который может решить один человек в рабочем порядке, подвергается длительному и ненужному обсуждению, отрывающему людей от забот более насущных.
И третье посещение оказывается безрезультатным, так как все до 22 лет находятся на заседании комсомола. Уже «глядя на ночь», проситель снова появляется в учреждении, но и на этот раз таинственный Иван Ва- ныч оказывается на заседании А-бе-ве-ге-де-же-зе-кома. Абсурдное название заседания раскрывает абсурдность его содержания.
Эти четыре эпизода являются своеобразным подступом к главной картине, которая развернется, когда разъяренный посетитель врывается на само заседание и обнаруживает лишь половинки людей. На его крик: «Убили! Зарезали!» слышится в ответ «спокойнейший голосок» секретаря: «Они на двух заседаниях сразу. В день заседаний на двадцать надо поспеть нам. Поневоле приходится раздвояться. До пояса здесь, а остальное там».
Как ни фантастична картина заседания «людей-половинок», она лишь подчеркивает реальность — заседательскую суетню бюрократов, превративших свою работу в одно большое и безрезультатное заседание. И потому неслучайно в конце стихотворения как итог, как вывод звучат строки:
О, хотя бы еще одно заседание
относительно искоренения всех заседаний!
Эти строки приобрели большую известность, а неологизм «прозаседавшиеся» прочно вошел в русскую разговорную речь.
В годы Советской власти Маяковский стал сотрудником почти всех центральных сатирических журналов: «Крокодил», «Крысодав», «Красный перец». Его сатирические произведения печатались также в «Известиях», «Труде», «Комсомольской правде», «Рабочей Москве».
Маяковскому принадлежит также целый ряд сатирических сборников: «Советская революция», «Маяковский издевается», «Маяковская галерея», «Без доклада не входить», «Слоны в комсомоле» и т. д..
Однажды на собрании литературной группы в Нижнем Новгороде поэту задали вопрос: «Почему вы все пишете о недостатках, о грязи, а не пишете о прекрасном, о розах?»
«Я не могу не писать о грязи, об отрицательном, — отвечал Маяковский, — потому что в жизни еще очень много дряни, оставшейся от старого. Я помогаю выметать эту дрянь. Уберем дрянь, расцветут розы, напишу о них».
Это высказывание раскрывает некоторые творческие принципы Маяковского и его отношение к жанру сатиры как орудию борьбы против старого, закосневшего, порочащего идеи нового мира.
В стихотворении «Мрачное о юмористах» поэт призывал сатириков «крыть розгой» все общественные пороки. «Для подхода для такого мало, что ли, жизнь дрянна?» — задавал он им риторический вопрос. Сам же он беспощаден в преследовании плохого, отрицательного. Маяковский был непримирим к мрази в любом обличии и проявлении, и потому совершенно неслучайны в его творчестве такие стихотворения, как «Хули- ганщина», «Взяточники», «Товарищ Иванов», «Помпа- дур», «Столп», «Подлиза», «Мразь» и многие другие.
В стихотворении «О том, как некоторые втирают очки товарищам, имеющим циковские значки», автор затрагивает и раскрывает проблему, ставшую характерной для всей советской системы.
Итак, два человека со значками в виде красных флажков, указывающих на то, что они из центрального исполнительного комитета (ЦИК), направляются для проверки в учреждение. Дверь перед ними предупредительно распахивает швейцар, заведующий, не гордясь ни чином своим, ни окладом, сразу же принимает обоих без всякого доклада. Очереди никакой нет, услужливо подносятся необходимые справки и резолюции… Словом, все как надо, как и следует при социализме — без всякой волокиты, без бюрократства, как удобно для народа. Члены ЦИКа не могут скрыть своей радости: «Рай земной, а не учрежденьице».
На следующий день они же, оставив дома свои значки, снова подходят к дверям того же учреждения. Швейцар, который только вчера обдувал с них пылинки, на этот раз почему-то «лается»: «Ишь, шпана. А тоже — шляется!» Попробовали зайти с черного входа, но и там кто-то потребовал с них пропуска. Вчерашний секретарь выглядит сегодня «величественней Сухаревой башни», а девушка, услужливо подносившая справки, не отвечая на вопрос, сидит и пудрит веснушчатый нос. Оказалось, что к заведующему никак нельзя попасть без предварительного доклада, а очередь удавом шесть раз обвила здание… Члены ЦИКа сидят и удрученно размышляют о том, как всего лишь за день могло обюрократиться такое образцовое учреждение?! Им и в голову не приходит, что в первый раз им просто пустили пыль в глаза, по значкам угадав в них представителей центрального исполнительного комитета, а во второй день они столкнулись с тем, с чем сталкивается простой народ ежедневно.
Со свойственной ему категоричностью и максимализмом, в конце стихотворения автор ставит вопрос ребром: надо или бюрократам дать по шапке, или каждому гражданину дать по флажку (т. е. по значку, по которому всякого человека могли бы обслужить на том же уровне, что и членов ЦИКа).
К сожалению, голос поэта не был услышан, и то, что обличалось им в середине 1920-х годов, в последующие годы только разрасталось и принимало еще более уродливые формы.
В стихотворении «Товарищ Иванов» Маяковский выявляет в своем персонаже, занимающем высокий пост, черты, роднящие его с дореволюционными чиновниками. Этот человек — льстец и подлиза. Он не только всегда и во всем угождает начальству, но и перенимает «начальственную маску, начальственные привычки, начальственный вид.» Для него это верный способ сохранить свое кресло в то время, когда другие сокращаются и увольняются. По мнению поэта-сатирика, такие люди пролезут всюду, «подмыленные скользким подхалимским мыльцем». И не в силах скрыть своего негодования против возрождаемых старых порядков автор возмущенно вопрошает:
Где я?
В лонах
красных наркоматов
или
в дооктябрьской консистории?!
В стихотворении «Столп» поэт яростно выступает против тех, кто под различными предлогами зажимает критику и гласность. Именно таков товарищ Попов, считающий критику «подрывом, подкопом». Этот партиец перепуган тем, что в газете критикуют, «не щадя авторитета, ни чина, ни стажа, ни должности», он страшно боится быть «осрамленным». Он не понимает, как это можно позволить «низам подряд, всем! — заниматься критиканством?!» Обычную критику он воспринимает как «критиканство» и с тревогой думает о том, что если и дальше пойдет таким образом, могут добраться до Иванова, затем — до него, а после и до Совнаркома!
(Совет народных комиссаров). Именно поэтому он перепугано кричит во весь голос: «Товарищи» ведь это же подорвет государственные устои!»
Совершенно с противоположной точки зрения смотрит на проблему сам Маяковский:
Мы всех зовем,
чтоб в лоб,
а не пятясь,
критика
дрянь
косила.
И это
лучшее из доказательств
нашей
чистоты и силы.
Придерживаясь такой позиции, Маяковский принародно бичевал и высмеивал все то, что порочило и дискредитировало завоевания революции и идеи социализма. Он верил в них и служил им своим творчеством, и не вина поэта, что новая власть и новый строй не оправдали возложенных на них надежд.
