Тема назначения поэта и поэзии традиционна для отече¬ственной литературы. Она звучит в выдающемся памятнике древнерусской художественной прозы — «Слове о полку Игоре- ве», созданном восемь столетий тому назад, а в Новое Время находит воплощение в стихах Ломоносова, Державина, Пушки¬на, многих других авторов.
У Пушкина назначение поэта осмыслено как служение ис¬тине, как утверждение ценностей, имеющих общий, универсаль¬ный смысл; фигура художника поднята на недосягаемую высо¬ту: поэт приравнивается к пророку («Пророк»), жрецу Аполлона («Поэт»), мифологическому певцу («Арион»), возвышается над правителями («Я памятник себе воздвиг нерукотворный…»).
Лермонтов, разделяя взгляды Пушкина на роль поэзии, счи¬тал вместе с тем, что пушкинская концепция творчества не мо¬жет быть реализована в условиях николаевского «жандармско¬го» государства, когда померкли идеалы декабристской эпохи и изменился духовный облик людей:
К добру и злу постыдно равнодушны,
В начале поприща мы вянем без борьбы;
Перед опасностью позорно-малодушны,
И перед властию — презренные рабы.
Сомнение в возможности направить на благие цели поэти¬ческий дар высказано уже в раннем стихотворении «Молитва». Обращаясь к небесам, юный автор просит «угасить» в нем «чуд¬ный пламень, всесожигающий костер», освободить «от страш¬ной жажды песнопенья».
Двумя годами позже он выразит и сомнение в могуществе самого поэтического слова («1831-го, июня 11 дня»):
Нет звуков у людей Довольно сильных, чтоб изобразить Желание блаженства. Пыл страстей Возвышенных я чувствую, но слов Не нахожу…
В 1839 году эта мысль о бессилии слов будет уточнена поэтом в стихотворении «Не верь себе». Даже если душа творца пере¬полнена высокими помыслами и страстями, он не будет услы¬шан людьми, жаждущими лишь развлечения. Но быть забавой для толпы недостойно художника:
Не унижай себя. Стыдися торговать То гневом, то тоской послушной,
И гной душевных ран надменно выставлять На диво черни простодушной.
Эти строки пронизаны тем же горьким чувством, что и бай- роновский «Умирающий гладиатор» в переводе Лермонтова (1836):
Что знатным и толпе сраженный гладиатор?
Он презрен и забыт… освистанный актер.
«Умирающий гладиатор» непосредственно не связан с темой творчества, но в образе «освистанного актера» предчувствуют¬ся черты гонимого пророка из более поздних стихотворений «Поэт» и «Пророк». В «Поэте», как и в «Умирающем гладиато¬ре», звучат слова о пропасти, разделяющей две исторические эпохи — бесславное настоящее и героическое прошлое.
В стихотворении «Смерть Поэта», написанном вскоре после гибели Пушкина, конфликт поэта с «толпой» приобретает трагическую остроту. Рисуя образ высшей аристократии как коллективного палача «Свободы, Гения и Славы», Лермонтов прибегает к библейским образам (толпа, глумящаяся над пра¬ведником; увенчание его терновым венцом):
И прежний сняв венок, они венец терновый,
Увитый лаврами, надели на него…
Строки, посвященные Пушкину, проникнуты возвышенной патетикой; автор использует высокую лексику: «невольник чес¬ти», «гордой головой», «торжественный венок». Изображению толпы сопутствует интонация горькой иронии: «пустых похвал ненужный хор», «жалкий лепет оправданья». Обличительный пафос «Смерти Поэта» сближает это стихотворение с политичес¬кой лирикой декабристов, пушкинскими «вольными стихами», монологами Чацкого. Анонимная копия последних 16 строк «Смерти Поэта» была доставлена Николаю I с подписью: «Воз¬звание к революции»; последовали арест и следствие, а затем ссылка на Кавказ. Конфликт поэта и «толпы» получил, таким об¬разом, драматическое продолжение в судьбе самого Лермонтова.
Поэтический дар — грозное, могущественное оружие, кото¬рое должно быть использовано не для пустого развлечения, а для противостояния злу, для объединения людей, для утверждения идеалов. Эта мысль лежит в основе стихотворения «Поэт». В его первой части рассказана история кинжала, разлученного со сво¬им господином — бесстрашным воином. Лермонтов одушевля¬ет кинжал, наделяет чертами мыслящего существа: клинок «слу¬жил… не зная платы за услугу», «забавы… делил послушнее раба». Отвечая своему назначению, он защищал жизнь и честь своего владельца, «звенел в ответ речам обидным», но впослед¬ствии стал обычным товаром «в походной лавке» и однажды был кем-то куплен в качестве украшения:
Теперь родных ножон, избитых на войне,
Лишен героя спутник бедный;
Игрушкой золотой он блещет на стене —
Увы, бесславный и безвредный!
Лермонтов сравнивает с жалкой участью кинжала судьбу русской поэзии. Новое поколение забыло богатырское прошлое России, когда слово являлось великой объединяющей силой, а поэт выполнял миссию духовного вождя:
Твой стих, как божий дух, носился над толпой;
И, отзыв мыслей благородных,
Звучал, как колокол на башне вечевой Во дни торжеств и бед народных.
С приходом «века изнеженного» поэты, отказавшись от роли властителей дум, променяли свой высокий дар «на злато». Но и общество перестало нуждаться в возвышающем слове. «Простой и гордый» язык подлинной поэзии «скучен» для обывателя, не нужен толпе:
…Нас тешат блестки и обманы;
Как ветхая краса, наш ветхий мир привык Морщины прятать под румяны…
Появление образа кинжала в стихотворении Лермонтова не случайно. Символика кинжала была знакома русской полити¬ческой поэзии и связывалась в сознании читателя с политичес¬кой и гражданской тематикой. В 1821 году, в период усиления в обществе оппозиционных и вольнолюбивых настроений, Пуш¬кин в стихотворении «Кинжал» писал:
Лемносский бог тебя сковал Для рук бессмертной Немезиды,
Свободы тайный страж, карающий кинжал,
Последний судия позора и обиды.
У Пушкина кинжал выражает идею борьбы с тиранией, сим¬волизирует возмездие, отсюда имя Немезиды — богини мести. Эти мотивы звучат и в заключительных строках лермонтовско¬го стихотворения:
Проснешься ль ты опять, осмеянный пророк!
Иль никогда на голос мщенья
Из золотых ножон не вырвешь свой клинок,
Покрытый ржавчиной презренья?
Тему поэта в творчестве Лермонтова завершает стихотворе¬ние «Пророк», развивающее сюжет одноименного пушкинско¬го стихотворения в трагическом ключе. Исполняя волю «вечного судии», пророк несет людям «любви и правды чистые ученья». Но его дар вызывает лишь бешеную ненависть толпы. Он «уг¬рюм и худ и бледен», всеми отвержен, всеми презираем. Только в пустыне, куда возвращается пророк, он обретает собеседников:
Завет предвечного храня,
Мне тварь покорна там земная;
И звезды слушают меня,
Лучами весело играя.
В своем поэтическом иносказании Лермонтов говорит не столько о назначении поэта-пророка, сколько о его судьбе в из¬менившемся мире. Лермонтовский герой осмеян и гоним. Если в пушкинском стихотворении герой только стоит на пороге сво¬ей будущей миссии, то Лермонтов говорит об итогах этого пути и ставит акцент на древней теме изгнания праведника.
Лермонтовский пророк одинок, ему нет места в мире людей, но это произведение не рождает чувства безысходности. Как бы ни злобствовала толпа, именно поэту дано увидеть и воспеть гармонию мира. В стихотворениях на тему поэта и поэзии Лер¬монтов стремился противостоять рабскому и скучному веку, пробудить в современниках гордый дух предков, возродить иде¬алы гражданственности и патриотизма
