Александр Сергеевич Пушкин — цельная русская натура. На протяжении своей не слишком долгой жизни он не знал нравственных метаний. Ему не приходилось предавать идеалы юношества, лгать самому себе, менять убеждения, чего не скажешь о его героях.
Евгений Онегин к концу романа духовно сломлен. Идея «байронизма» погибла вместе с ее творцом под колесами паровой машины в век «пара и электричества». Неограниченная личная свобода, исповедуемая Онегиным, оказалась призраком, а вот православная вера в призвание к вечному служению Богу и людям у Татьяны Лариной устояла. Татьяна в замужестве не изменила ни мужу, ни себе, ни тем более Онегину. Ее трагедия, ее страдания только возвысили героиню, никто не назовет ее рабой вещей и условностей света. Она — личность, духовно независимая, к которой самый свободолюбивый из свободолюбцев прошлого, Евгений Онегин, не смеет даже подступиться.
Романтический герой Сильвио из повести «Выстрел» вообще многими воспринимается как портрет Байрона. Он даже гибнет, как сам Байрон, за свободу Греции. Десять лет Сильвио живет в безызвестности вдали от «света», где некогда блистал и стремился к первенству во всем. Он лелеет месть, которая от долгого унижения должна возрасти до вселенских масштабов — стать «страшной местью», которую в состоянии породить только воспаленное воображение героя эпохи европейского романтизма. Но что же происходит на самом деле? Сильвио проигрывает опять свою отложенную дуэль, но на этот раз сознательно. Безграничный эгоизм человека эпохи гуманизма раздавлен бытовой сценой. Жена врага, она же хозяйка дома и мать семейства, прародительница одной из линий бесконечного рода человеческого, оказывается нравственно сильней мужского героизма, который в конце концов сводится к эгоизму брачных схваток двух самцов за самку, так любил выражаться сам Байрон, когда пропагандировал свободу в любви.
Военный инженер Германн не выносит мук нравственного выбора, он падает духовно до мелкого злодейства, но за него выбор делает его ангел-хранитель — лишает героя разума и тем самым списывает на сумасшествие все его злоключения. Похоже, Пушкин и сам в юности убедился, что азартный картежник — готовый сумасшедший, в отличие от холодного шулера. Нравственный выбор Петра Гринева — это подвиг. Не поцеловать руки разбойнику и самозванцу это еще просто, а вот не оставить во власти Швабрина сироту-бесприданницу для юного офицера оказывается ниже всех его убеждений. Хотя девяносто девять из ста офицеров даже рыцарской «екатерининской» эпохи озаботились бы прежде всего приданным и родовитым именем нареченной. В конце концов, война — идеальный случай для мужчины развязаться со сложным узлом житейских страстей и бытовых обязанностей, которые всегда нам кажутся пострашней любой баталии. Собственно говоря, вся современность для нынешнего века Александра Сергеевича Пушкина и заключается в том, что поэт из своего олимпийского далека вопрошает каждого из нас: а что ты сделаешь сам, чтобы не омрачить славы предков и не загубить своего имени? Боюсь, что у новой морали двадцать первого века слуховой порог настолько низок, что мы этого поэтического призыва можем попросту не расслышать.
