Пушкин пишет во время ссылки свои «Сцены из Фауста» и «Наброски к замыслу о Фаусте». О первом произведении Белинский сказал: «Сцены из Фауста есть не перевод из великой поэмы Гете, а собственное сочинение Пушкина в духе Гете. Превосходная пьеса, но пафос ее совсем не гетевский». Белинский прав. «Сцены из Фауста» Пушкина — оригинальное произведение, ничего соответствующего у Гете нет. Нет ни в сюжете, ни в мыслях. Пушкинский Мефистофель говорит: «Вся тварь разумная скучает…». Похожее говорил сам Пушкин в письме к Рылееву от мая 1825 г.: «Скука есть одна из принадлежностей мыслящего существа». Мефистофель в пьесе Пушкина говорит не по Гете, а по Пушкину.
В пьесах Пушкина — и в «Сценах ил Фауста», и в «Набросках к замыслу о Фаусте» — звучат пушкинские мысли о жизни и человеке, и в них слышна пушкинская ирония. Трагическая ирония. В Михайловском Пушкин глубоко задумывается над смыслом жизни, он весь попон вопросов и сомнений, и мысли его при этом тревожны и печальны. Можно сказать, что в Михайловском Пушкин все более и более становится философом. Его потому и занимает так в это время гетевская тема — тема Фауста, что она по традиции является философской и открывает возможности для философствования. О В это же время Пушкин создает и свои Философские миниатюры. Он пишет «Движение» котором А. В. Чичерин говорит как о стихотворении с «теоретически обоснованной мыслью», со «строго философской аргументацией, полемикой и устремленностью к решению конкретных проблем». Впрочем, такого рода прямо философские стихи у Пушкина скорее исключение, чем правило.
С михайловским периодом в жизни Пушкина связано и его все более глубокое постижение народности в поэзии. То, что ему не удалось в «Братьях разбойниках», он сделал во многих произведениях, написанных в Михайловском,— он постиг и сумел выразить самый дух. народности. И это не только в «Борисе Годунове», не только в главах «Евгения Онегина», созданных в эту пору, но и в лирике: в стихотворениях «Жених», «Зимний вечер», «Песни о Стеньке Разине».
Стихотворение «Жених», написанное в 1825 г., двумя годами позднее было напечатано в журнале «Московский вестник» с подзаголовком «Простонародная сказка». «Жених» писался-, таким образом, с сознательной установкой на народность. В стихотворении эта установка проявилась и в сюжете, напоминающем многими чертами сказочный, и особенно в языке. Язык этой «простонародной» баллады-сказки Пушкина легкий, прозрачный, естественный в интонациях, во всем подобный народному. В «Опровержении на критики», в 1830 г., обращаясь к писателям, Пушкин скажет: «… не худо нам иногда прислушиваться к московским просвирням. Они говорят удивительно чистым и правильным языком» (VI, 306). Сам Пушкин начал прислушиваться к живой народной речи очень рано— и, может быть, больше, чем когда-либо, он делал это в пору Михайловской ссылки. Плодом этих его языковых изучений и были такие произведения, как «Жених». Несколько иной характер имеют стихотворения 1826 г., объединенные названием «Песни, о Стеньке Разине». Это тоже опыты в народно-поэтическом духе, но основанные на историческом материале. Народность этих стихотворений определяется уже самим их героем. В письме к брату от ноября 1824 г. Пушкин называл Разина «единственным поэтическим лицом русской истории» (IX, 112). Вместе с тем о Разине были сложены пародом песни, многие из которых Пушкин знал, в частности и от няни. Разин был в сознании Пушкина одновременно и народной личностью, и поэтической. Неудивительно, что он оказался естественным и в некотором смысле идеальным героем для пушкинских опытов в духе народности.
Несомненно, что исходным материалом для стихотворений о Разине послужили Пушкину и те песни на эту тему, которые рассказывала ему няня и которые он записывал с ее слов. Но своими записями Пушкин пользовался свободно, ни в чем и никак не копируя их. Его «Песни о Стеньке Разине» — оригинальные произведения и именно поэтому подлинно народные. В них воспроизведены и народные понятия, и народно-песенный размер, и народная речь, по воспроизведены в том индивидуальном облике, в каком это мог сделать только Пушкин:
Что не конский топ, не людская молвь,
Но труба трубача с поля слышится,
А погодушка свищет, гудит,
Свищет, гудит, заливается.
Зазывает меня, Стеньку Разина,
Погулять по морю, по синему…
Пушкинский порыв к народности не только не отменял его поэтической индивидуальности, но возможен был лишь в неразрывном единстве с пей. Это, по сути, и делало народность Пушкина такой глубокой и органичной. То, что Пушкин именно в Михайловским полнее и глубже, чем прежде, овладевал поэтической стихией народности, не могло быть случайным. Этому способствовала сама атмосфера тех мест. Народность усваивалась здесь Пушкиным вместе с русским воздухом Михайловского и Святых Гор, вместе с запахами полей и лугов, вместе с живым крестьянским говором, которым он был окружен и который входил в него как великое, ни с чем не сравнимое поэтическое богатство.