Эпоха правления императора Николая Первого была не из легких для России. С трудом подавленная угроза государственного переворота «венчала» на царство Николая Павловича. Через шесть лет после наследования трона очередная европейская революция захватила своим крылом Польшу с любимым героем Александра Первого — лихим генералом Косцюшко и «духовным» другом Царя — Адамом Черторыйским. Турция мстила России за утрату территорий затяжной Кавказской войной. В Европе зарождался коммунистический «Интернационал», который едва не смел ее вековые устои в 1848 году. В такой ситуации император не мог позволить общественному брожению в образованных кругах России расшатать политическое устройство страны перед лицом непримиримых врагов-союзников.
Герою Лермонтова Печорину, как и самому поэту, довелось взрастать и входить в жизнь в эту мрачную эпоху «безвременья». Человеку «передовой мысли», то есть с революционными и демократическими убеждениями в духе радикализма, в русском обществе и государственном аппарате не было места. Бунтарей и смутьянов изгоняли отовсюду. Остро встала проблема «передовых детей» и «отсталых приспособленцев отцов». Образ французского революционера за три десятка лет успел обрести в западной литературе романтический ореол мученика за правду. Что еще может быть более притягательным для молодежи? Но «отцы отечества» в штыки встречали любые прогрессивные идеи молодежи, видя за ними неизбежный крах государства и гибель русской нации.
«Передовым» личностям в царской России того времени совсем нет поля для «революционной» деятельности, вот и появляются у нас так называемые «лишние люди». «Онегин скучает, Печорин глубоко страдает», — так с горечью в душе передает их состояние великий критик Белинский, который и сам был рад взойти с красным знаменем на баррикады, да только здоровье не позволяло. Онегин лет на десять-пятнадцать старше Печорина. Оба получили блестящее аристократическое образование. Оба по-французски говорят лучше, чем по-русски. Душа героев изнывает: в Европе и России наступило гнетущее затишье после бурных событий начала девятнадцатого столетия. Некуда девать свою молодую удаль и не перед кем выказать свой блестящий ум, некого покорять — нет пути для продвижения по карьерной лестнице. Все вакансии в мирное время давно заняты, в двадцать лет уже генералом не станешь, как взлетел Наполеон в смутную революционную эпоху. Остается только по-стариковски брюзжать на мир и строить из себя разочарованную личность.
Но это касается, разумеется, только «лишних людей», которые мечтали о политической карьере и общественном признании, лавровых венках поэтов и о громе рукоплесканий. Жизнь ничуть не остановилась в «эпоху безвременья»: бороздили океанские просторы винтовые пароходы, на глазах ветвилась сеть железных дорог, появилась линотипная фабричная пресса — газеты и журналы перестали быть диковинкой, а превратились в удобную обертку для товаров на базаре. По всему миру шли колониальные захваты. В колониях и метрополиях активные молодые люди делали миллионные состояния. Только Печорин с Онегиным, на радость радикальным критикам, с тоской взирали на суету сует этой жизни, в которой для них не оставили трона для власти над умами и командного пункта, с которого они бы могли посылать на смерть тысячи солдат, чтобы снискать себе славы полководца.
«Лишние люди» русской литературы, вопреки желаниям их авторов, долгое время служили рафинированным врагам России и всего русского в качестве морального оправдания их призыва к социалистической революции: в Америке, мол, негров угнетают, а у нас Онегина с Печориным совсем жизнь заела, хоть стреляйся или вешайся. Поэтому: «вставай, проклятьем заклейменный!..» и так далее, а что было дальше — явно не по теме сочинения. Это уже из другого предмета — российской истории, а не русской литературы.
