В повести «Кирджали» предметом изображения стали реальные события недавнего времени, подлинные их участники. Национально-освободительная борьба народа привлекала Пушкина как факт действительного и массового нарушения сложившихся условий жизни, как проявление сознательного стремления людей вернуть силой отнятую у них поработителями свободу. Пушкина интересуют именно обыкновенные люди. Как рождается эта спасительная духовная сила, превращающая раба и покорную жертву в прекрасного человека, исполненного величия и высокой духовности? Потому героем и в данном случае становится рядовой участник движения, человек из народа — Кирджали.
Кем был Кирджали до восстания? «Родом булгар», он «своими разбоями наводил ужас на всю Молдавию». Кирджали — разбойник, реальный, лишенный романтического ореола разбойник, грабивший булгарские селения. Когда Ипсиланти «обнародовал возмущение», Кирджали со своими товарищами пришел в его отряд. Но не высокие цели освобождения родины одушевляли их в это время: «Настоящая цель этерии была им худо известна, но война представляла случай обогатиться на счет турков, а может быть, и молдаван,- и это казалось им очевидно».
Таково начало повести. А дальше в фокусе вновь оказывается решительное в судьбе героя событие — его участие в героическом сражении с турками. Высокая цель пробудила высокие чувства и у Кирджали. Это, как справедливо заметил Г. А. Гуковский, «позволяет Пушкину обрести тему героизма. Его разбойник, спускаясь с котурн эффектного сюжета и романтической аффектации, поднимается в то же время до уровня эпического героя — не в разборе, а в народном подвиге. Высокое найдено не в аморализме индивидуального одиночества, а в демократической стихии коллектива».
Повесть «Кирджали» стала подлинной прелюдией к роману «Капитанская дочка». В героической по характеру борьбе горстки повстанцев с превосходящими силами врагов п рождался новый Кирджали герой, происходило его нравственное преображение. С наибольшей силой и яркостью пушкинский реализм раскрылся в «Капитанской дочке», в изображении народной битвы за свои права, в создании гениального характера Пугачева, в обнаружении огромных нравственных резервов человека, ставшего участником великих исторических событий.
Но двойное отношение к среде — и даже бунт против нее — еще не являлось залогом величия человека. Все дело в целях этого бунта, в общественной позиции человека, в ответственности личности перед людьми и перед собой. Прояснению этой проблемы уже способствовал и романтизм. Ведь романтический герой бросал вызов не только среде, по всему человечеству, он вступал в ожесточенную войну с ненавистным обществом, одиноко и гордо противостоя миру зла, преступлений, власти денег. Но это противостояние оборачивалось не величием, а умалением личности. Пушкин это отлично понял уже в 1820-е годы, когда пристально всматривался в жизнь Наполеона и в судьбу героев. В 1824 году в поэме «Цыганы» он раскрыл причину безысходности такого бунта — эгоистическую, жестокую жажду воли только для себя. «Эгоизм,- писал Герцен,- ненавидит всеобщее, он отрывает человека от человечества, ставит его в исключительное положение; для него все чуждо, кроме своей личности. Он везде носит с собою свою злокачественную атмосферу, сквозь которую не проникает светлый луч, не изуродовавшись».
Реализм Пушкина оказался способным решать проблему двойного отношения к среде в ее конкретной сложности, порождаемой социально-исторической детерминированностью человека. Пушкина прежде всего интересует бунт во имя высокой цели — против порабощения, лишения человека свободы, унижения достоинства, против самого принципа насилия. Человек в этом случае борется не за свое благополучие, но прямо или косвенно за счастье других, им руководит не эгоистическое желание вырвать что-то у людей для себя, но отдать нуждающимся в помощи свои силы, свое участие, свое сердце, свою жизнь, выступить против обидчика, какое бы положение он ни занимал в обществе, государстве. Таковы Сильвио, Дубровский, Кирджали, Евгений из «Медного всадника» и Пугачев.
Высокое чувство ответственности может быть следствием убеждений, как это было, например, у Радищева, декабристов. Обострение личной ответственности чаще всего осуществляется под влиянием социальных, политических или нравственных потрясений. Оно порождается в процессе участия человека в конфликте и при этом может самим человеком не осознаваться. Именно в этом Пушкин видит творческое начало социального протеста.
В утверждении своего идеала человека Пушкин оказывается наследником героической деятельности декабристов. Высокость дум и стремлений декабристского романтического героя, чуждого эгоизма, явилась основой нравственного кодекса реалистических героев Пушкина. Оттого духовность становилась решающей чертой их характеров. Определяющим же мотивом их поведения было чувство ответственности.
В те же 1830-е годы Пушкин придал качественно новое содержание народности своего творчества. Как отмечали Томашевский и Гуковскии, определяющим в ней стало демократическое начало. Такое обогащение реализма бесконечно увеличивало его идейный потенциал, и пушкинская народность стала формировать идеалы передовых писателей и критиков. Первый, кто понял всю глубину и силу пушкинской народности, раскрывавшей перед литературой новые возможности художественного исследования действительности, был Гоголь.
В 1835 году в статье «Несколько слов о Пушкине» Гоголь писал, что народность Пушкина проявляется в раскрытии «духа народа», потому что при изображении даже «стороннего мира» писатель «глядит на него глазами своей национальной стихии, глазами всего народа…»
Пушкинская народность, так ярко определенная Гоголем, сыграла огромную роль в дальнейшем развитии реализма, способствовала выработке концепции русского реализма. Белинский, как и Гоголь, только позже, в 1840-е годы, когда он решительно пересмотрел свой взгляд на Пушкина 30-х годов, в новых работах стал объяснять огромное значение для литературы художественных открытий Пушкина. В частности, он подчеркивал их плодотворность для Гоголя
В статье «Русская литература В 1843 году» Белинский писал: «Пушкин имел сильное влияние на Гоголя — не как образен, которому бы Гоголь мог подражать, а как художник, сильно двинувший вперед искусство и не только для себя, но и для других художников открывший в сфере искусства новые пути».
Данная мысль критика заслуживает самого пристального внимания. Во-первых, откровенно и категорически Белинский утверждает как объективный факт воздействие пушкинского творчества 1830-х годов на современную ему литературу, поскольку он открывал в сфере искусства новые пути. К сожалению, историки литературы прошли мимо этой мысли критика и мимо самого явления воздействия пушкинских открытий на писателей, и прежде всего на Гоголя. А между тем именно в данном тезисе критика наиболее отчетливо определена им форма преемственности, характерная для той эпохи.
Во-вторых, закон преемственности исключает какое-либо «подражание» и «влияние» (как следование образцу) — он осуществляется самобытным художником в виде освоения эстетических открытий предшественника (в данном случае — Пушкина), поскольку они указывали искусству новые пути.
Данное свое убеждение Белинский подтверждает конкретным примером — освоение пушкинской народности Гоголем. При этом он употребляет термин «влияние», которое в то время не имело современного значения (если писатель испытывал влияние, то он не самостоятелен). В словаре Белинского слово «влияние»- это освоение опыта предшественника. Белинский писал: «Главное влияние Пушкина на Гоголя заключается в той народности, которая, по словам самого Гоголя, «состоит не в описании сарафана, но в самом духе народа». Статья Гоголя «Несколько слов о Пушкине» лучше всяких рассуждений показывает, в чем состояло влияние на него Пушкина».
В заключение укажу еще на одно важное обогащение Пушкиным реализма — он практически доказал закономерность использования символов реализмом. Образы-символы в реалистической системе Пушкина создавали новые, исключительные возможности в познании действительности, вооружали художника способностью познавать закономерности исторического развития и поэтически проникать в тайну времени прошлого, настоящего и будущего.