В русской литературе к тридцатым годам XIX века закрепляется одическая традиция изображения Петербурга и его основателя. Например, в «петриадах» (этических поэмах на петровскую тему) широко используются перифраз и поэтическая синонимия. Пушкин же уже в «Полтаве» отказывается от поэтических синонимов и перифраз. А в «Медном всаднике», который менее связан с одической традицией, чем «Полтава», имеет место феномен: автор избегает прямого называния Петра по имени.
Думается, обращение к «отрывку» Мицкевича поможет понять смысл пушкинских перифраз. Польский поэт описывает петербургское наводнение в библейском ключе, вводит тему Божьего гнева. Теперь становится понятным, что перифразы отсылают не к одическим произведениям, а к сакральным текстам, например к Библии, где табуируется имя Бога. При анализе текста «Медного всадника» можно найти ряд параллелей, связующих описание Петербурга и Вавилона. Например, строки «громады стройные теснятся дворцов и башен» еще во «Вступлении» к петербургской повести вызывают у читателя ряд ассоциаций, связанных со знаменитой башней. А основание Петербурга, сопровождающееся обузданием морской стихии (это изображается с помощью метафоры «в гранит оделася Нева») соотносимо с основанием Вавилона и попыткой покорить небо, построив башню. Такое сопоставление дает возможность увидеть мотив Божьего гнева в «Медном всаднике» (в Библии бог Яхве наказывает вавилонян). Это подтверждает и название Петербурга на греческий манер, и упоминание античного морского божества («И всплыл Петрополь, как Тритон»): греческую Трою, как и Вавилон, постигла Божья кара.
В изображении северной столицы прослеживаются и фольклорные мотивы, народные предания о Петре-Антихристе. Пушкин на-
зывает монарха и «кумиром на бронзовом коне», и «кумиром с простертою рукою», и «горделивым истуканом», и, наконец, «Всадником Медным на звонко скачущем коне…». Эпитеты «кумир», «истукан», с точки зрения писателя-христианина, думается, совсем не те, которые могут способствовать возвышению, возвеличиванию личности. Пушкин скорее изображает культ Петра как идолопоклонство Петербурга своему кумиру-основателю, которое сродни предсказанному поклонению Антихристу (миф о Петре-Антихристе бытовал в старообрядческой среде). Тема города, обреченного на гибель за идолопоклонство, пронизывает многие книги библейских пророков.
В «Медном всаднике» поэт изображает не расцвет петербургской культуры, а ее начало и падение. Во «Вступлении» поэмы основатель Петербурга показан как создатель мира из небытия. И здесь прослеживаются одические корни произведения. Пушкин использует формулы, восходящие к «петриадам»: «из тьмы лесов, из топей блат», «прошло сто лет». Придают строкам торжественность и эпитеты «строгий, стройный вид», «богатые пристани», «полнощных стран краса и диво». Во «Вступлении» автор подчеркивает, что изображается «начало». На этой детали заостряют внимание читателя сравнения:
И перед младшею столицей,
Померкла старая Москва,
Как перед новою царицей
Порфироносная вдова.
А в первой части изображается падение города: используется перифраз судного дня («ужасный день»), строка же «гроба с размытого кладбища плывут по улицам» ассоциируется с апокалипсическим предсказанием о том, что мертвые встанут из могил. Сравнение потопа в Петербурге с бунтом происходит во второй части поэмы. Это сравнение можно понять так: жители «града Петрова», потеряв нравственные ориентиры (в творчестве Пушкина мотив наводнения, метели означает буйство не только природных, но и социальных сил), не могут служить примером для своих крепостных (история одного из бунтов разрабатывается параллельно в «Капитанской дочке»). Во второй главе есть и эпизод, который, как мне представляется, полностью пронизан реминисценциями из «Ада» Данте (река, под которой как бы тлел огонь; лодка; перевозчик). Петербург ассоциируется уже с адом (уподобление Петербурга аду было очень распространено в пушкинском кругу, об этом упоминал в своих письмах и друг Пушкина Н. Тургенев).
И в первой, и во второй главах читатель встречает ряд устойчивых сравнений петербургского наводнения со «злом», «злым бедствием» и определенную цепочку эпитетов: «злые волны», «злые дети». Думается, это закономерно. Учитывая пословицу «что аукнется, то и откликнется», попробуем найти импульс, который стал отправной точкой для всех бед Петербурга. Как раз во «Вступлении» его и находим. «Отсель грозить мы будем шведу. Здесь будет город заложен назло надменному соседу» — так думал Петр. Он именно «назло» воздвигает город, из-за политических убеждений.
«Петра творенье» карается Богом, и это особо подчеркивается: поэт называет наводнение «божьей стихией», «потопом», олицетворяет разбушевавшуюся Неву («Нева металась, как больной», «утомясь, Нева обратно повлеклась»). Здесь река — олицетворение высшей силы, справедливости, которая повергает изначально обреченный на гибель город.
По-моему, образ Петербурга начертан автором многогранно. В изображении этого города Пушкин соединяет литературную традицию с народным преданием, фольклорным началом, городским бытом (в Петербурге ходили слухи об оживлении статуи Петра, существовали целые легенды на эту тему) и, конечно же, с библейскими мотивами. По словам известного литературоведа Ю. Лотма- на, само положение и эксцентричность города, расположенного «на краю культурного пространства», приводит к тому, что «вокруг такого города будут концентрироваться» мифы, предсказания гибели, идея обреченности и торжества стихий.
