Пушкин и Лермонтов. Два великих русских поэта. Они смогли достичь высочайших вершин в творчестве, и все потому, что их произведения являлись исповедями, в которых поэты сжигали себя дотла, чтобы потом возродиться заново. Величие этих людей в том, что их творения не умирали вместе с ними, а продолжали жить, пробуждая в человеческих душах самые лучшие качества. Они были совестью нации, властителями дум, выразителями чаяний народных. Это о них сказал Евтушенко: «Поэт в России — больше, чем поэт». И это действительно так. Судьба и творчество русского поэта были неразрывно связаны с жизнью общества, с его нравственными и духовными интересами. Святую миссию поэзии они видели в служении своей Родине и своему народу.
Звание Поэта всегда было самым почетным, самым великим из человеческих званий. А тема «поэта-гражданина», «поэта-пророка» приобрела такую обобщенность и глубину, что навсегда вошла в самое существо наших суждений о поэте и его жизненной позиции. Имена Пушкина, Лермонтова в этом смысле стали чуть ли не нарицательными. Они били во все вечевые колокола, чтобы пробудить человеческую душу.
Образ поэта-пророка Пушкин впервые использовал в стихах, где пытался утвердить свой взгляд на то, каким должен быть настоящий поэт. Его идеал — человек, одаренный «высокой мыслью и душой», ни перед кем не склоняющий «гордое чело», ничего не страшащийся. Именно о таком поэте он говорил в своем стихотворении «Пророк», где показал трудный процесс ревращения простого смертного человека в глашатая истины. В основу своего произведения Пушкин положил образ библейского пророка — проповедника правды и беспощадного обличителя грехов и беззаконий власти. Некоторые мотивы поэт взял из книги самого пламенного и вдохновенного из пророков, Исайи, погибшего мучительной смертью. Величественно-торжественно передает Пушкин приход высшего знания к пророку:
Перстами легкими как сам
Моих зениц коснулся он.
Отверзлись вещие зеницы,
Как у испуганной орлицы.
Чувствам пророка стало подвластно все, он научился проникать в суть явлений, в глубь событий. Но чтобы получить эти знания, человеку пришлось принести себя в жертву, Только через мучения, через страдания он превратился в пророка:
И он к устам моим приник,
И вырвал грешный мой язык…
Стихотворение Пушкин закончил призывом, в котором выразил назначение поэта и поэзии:
«Восстань, пророк, и виждь, и внемли,
Исполнись волею моей,
И, обходя моря и земли,
Глаголом жги сердца людей».
Русская поэзия после Пушкина не только продолжала развивать его идеи, но и вступила с ним в спор. Если Пушкин — это мера, гармония, то Лермонтов — безмерность, диссонанс. Белинский, сравнивая этих двух поэтов, предлагал не упускать из виду то обстоятельство, что Лермонтов — «поэт уже совсем другой эпохи». Эта эпоха полна трагического, и именно она сформировала мировоззрение молодого наследника пушкинской славы. Его учителю довелось испытать горечь непонимания, часто голос великого поэта звучал как глас вопиющего в пустыне. Пушкинский поэт-пророк не всегда бывал понятен окружающим. Но поэт Лермонтова изведал не только одиночество и непонимание. Он уже фигура явно трагическая. Его гибель в мире зла неминуема. Лермонтов жил в то время, когда за правду платили жизнью. Поэтому знаменитое стихотворение «Смерть поэта», возвестившее России о гибели Пушкина и о рождении Лермонтова, было воззванием к народу подняться за свою «честь», за свою «гордость», за свою «свободу», за «сердце вольное», за «дивный гений» своего поэта. В гении поэта — гений народа.
Восстание поэта «против мнений света» было прообразом великих битв, которые будет вести народ за свое собственное освобождение. И не случайно стихотворение, начинающееся словами «Погиб поэт», заканчивалось пророческим предсказанием:
Вы, жадною толпой стоящие у трона,
Свободы, Гения и Славы палачи!
Таитесь вы под сепию закона,
Пред вами суд и правда — все молчи!…
Но есть и божий суд, наперсники разврата!
Время все расставит по своим местам, и все получат по заслугам:
И вы не смоете всей вашей черной кровью
Поэта праведную кровь!
Написав это стихотворение, Лермонтов заявил о себе не только как о поэтическом наследнике Пушкина, но и как о преемнике его идей. В слове поэта он тоже видел оружие битвы. И у него, как и у Пушкина, в стихотворении «Поэт» появляется образ карающего кинжала. Поэзия — кинжал. Излюбленная лермонтовская параллель. Назначение стихотворца сродни назначению кинжала. В ту негероическую эпоху поэзия стала просто безделицей, наподобие кинжала, украшающего стену:
В наш век изнеженный не так ли ты, поэт,
Свое утратил назначенье,
На злато променяв ту власть, которой свет
Внимал в немом благоговенье?
Эта жалкая роль недостойна того, кто зажигал сердца людей, пробуждал мысли. В прошлом стих «звучал, как колокол на башне вечевой во дни торжеств и бед народных». Но гордому языку пушкинской поэзии предпочли «блестки и обманы». Для Лермонтова это трагедия.
И в заключительной строфе «Поэта» мы слышим его вопрос-призыв:
Проснешься ль ты опять, осмеянный пророк!
Иль никогда, на голос мщенья,
Из золотых ножон не вырвешь свой клинок,
Покрытый ржавчиной презренья?
Пушкинский пророк никогда не был осмеянным, у Лермонтова же он совсем другой. Подхватывая тему пророчества, начатую Пушкиным, Лермонтов развивает ее уже с учетом жизненного опыта своего поколения. Его стихотворение тоже названо «Пророк». Пушкин в своем произведении наметил путь, которым надлежало идти тому, кто получил божественный дар «глаголом жечь сердца людей». Лермонтов же показывает отдаленные последствия этого шага. Носитель высоких истин, призванный просвещать и наставлять, поэт сам становится объектом поучений.
У Пушкина чувствуется вера в свободу, оптимизм, у Лермонтова мы замечаем совсем иное настроение: здесь нет надежды. Его стихотворение глубоко пессимистично. Время требует корректив, и поэт вносит их, своеобразно продолжая трактовать тему, начатую Пушкиным.
Итак, можно смело считать Лермонтова хранителем и продолжателем возвышенных идеалов пушкинской поэзии. Два этих великих поэта с предельной страстью и силой смогли донести до будущих поколений и показать всю мощь и значение поэтического слова, и высокое гражданское призвание поэта-пророка.