Пушкин неоднократно на протяжении своего творческого пути обращался к теме поэта и поэзии. В ранних его стихах главенству¬ет образ поэта-мудреца, живущего в согласии с собой и миром и отстраненного от житейской суеты («Городок», «Послание к Гали¬чу»), В оде «Вольность» (1818) у Пушкина впервые появляется об¬раз пророчествующего поэта, который «разит порок на тронах», поучает правителей, предрекает им бесславную гибель. А в стихот¬ворений «Деревня» (1819)объединены два прежде различных типа поэта: один наслаждается деревенским уединением, другой, выс¬тупая как поэт-гражданин, обличает «барство дикое».
Позднее в пушкинской лирике возникает более сложная ху¬дожественная концепция поэта. Ее основу составляет известная с античных времен идея о божественном происхождении поэти¬ческого творчества: поэзия есть священный дар, полученный че¬ловеком свыше. Эта идея нашла свое воплощение в стихотворе¬нии «Пророк» (1826), в котором рождение поэта описано как чудо преображения обычного слабого человека в пророка — посредни¬ка между небом и людьми, проводника божественных истин.
Это произведение написано высоким и торжественным сло¬гом. Автор использует старославянизмы («зеницы», «уста», «десница», «глас»), библейские образы и мотивы (пустынник, серафим, преображение, воскрешение), подчиняя все художе¬ственные средства творческой задаче: показать, что служение Слову должно быть служением истине.
Влачась в «пустыне мрачной», пушкинский лирический ге¬рой достигает некоего «перепутья» — места, где надлежит сделать выбор: какую дорогу избрать? Перепутье — символ сомнения и внутреннего поиска:
Духовной жаждою томим,
В пустыне мрачной я влачился,
И шестикрылый серафим На перепутье мне явился.
Устремления лирического героя совпадают с волею небес. Крылатый ангел является человеку, и происходит чудо преоб¬ражения. Серафим касается «зениц» путника — и они становятся «вещими», всевидящими; касается его ушей — и тому открыва¬ются все тайны природы, все звуки мира и даже небесных сфер:
И внял я неба содроганье,
И горний ангелов полет,
И гад морских подводный ход,
И дольней лозы прозябанье.
Прием анафоры (многократный повтор союза «и» в начале строк) позволяет воспроизвести суровые библейские интона¬ции, усиливает торжественное звучание стихотворения.
Пророк обретает зоркость орлицы и мудрость змеи, но лиша¬ется «празднословного» языка, «трепетного» сердца. Прежний человек — суетный и легковерный — умирает: «Как труп, в пус¬тыне я лежал». Но затем следует воскрешение, и пророк обре¬тает высший из даров — способность слышать повеления Бога («И бога глас ко мне воззвал…»).
Чертами поэта-пророка (особой восприимчивостью, способ¬ностью слышать «бога глас») наделен и герой стихотворения «Поэт» (1827). Если грандиозная фигура героя «Пророка» вы¬зывает ассоциации с библейским повествованием, то образный строй «Поэта» соотнесен с представлениями античного мира. В качестве верховного божества здесь выступает Аполлон (по¬кровитель искусств в древнегреческой мифологии). Поэт пред¬стает как жрец в его храме:
Пока не требует поэта
К священной жертве Аполлон…
Классическая схема обретения пророческого достоинства, данная в «Пророке», в «Поэте» переосмыслена и усложнена. Автор основывается здесь на мысли о двойственной природе поэта: пророком он становится в минуты высокого вдохновения, но в другое время превращается в обычного человека со всеми человеческими слабостями.
Пушкин разбивает стихотворение на две строфы. Первая рисует образ поэта, находящегося вне пределов творчества. Этот образ подчеркнуто снижен, поэт предстает здесь как один из «детей ничтожных мира»:
В заботах суетного света
Он малодушно погружен;
Молчит его святая лира…
Вторая строфа изображает поэта, преображенного вдохновени¬ем. Герой «тоскует» в забавах мира, становится равнодушным к славе («Людской чуждается молвы»), к кумирам толпы. «И звуков, и смятенья полн», он уже не принадлежит ни обществу, ни даже самому себе, но лишь своему призванию:
Бежит он, дикий и суровый,
И звуков, и смятенья полн,
На берега пустынных волн,
В широкошумные дубровы…
Знаменитый «Памятник» («Я памятник себе воздвиг неру¬котворный…»), ставший поэтическим завещанием Пушкина и написанный им незадолго до смерти, завершает тему поэта в творчестве Пушкина и во многом перекликается со стихотворе¬нием «Пророк». Если в «Пророке» определена основная цель поэтического творчества (быть проводником высших истин), то в «Памятнике» Пушкин подводит итоги своего поэтического служения. Автор ставит себе в заслугу то, что его творчество было направлено на высокие цели:
И долго буду тем любезен я народу,
Что чувства добрые я лирой пробуждал,
Что в мой жестокий век восславил я свободу И милость к падшим призывал.
А в последней строфе вновь (как и в «Пророке») устанавли¬вается знак равенства между истинным поэтом и посредником между Богом и людьми: «Веленью божию, о муза, будь послуш¬на…»
Тема поэта и поэзии традиционна для русской литературы. На эту тему писали Ломоносов и Державин, позднее — Лермон¬тов, Некрасов, Ахматова, Пастернак. Однако именно в произве¬дениях Пушкина тема творчества получила свое «классическое», наиболее совершенное воплощение, а деятельность художника была осознана как чрезвычайно ответственная миссия, способ¬ная воздействовать, в конечном счете, на судьбы мира.
