О Пушкине написано немало работ. Начали писать об этом давно, но, пожалуй, наиболее остро и категорически об этом сказал в своей речи о Пушкине Достоевский. Обращаясь к зрелому периоду творчества поэта, Достоевский констатировал, что в ряде произведений — «Сцене из Фауста», «Скупом рыцаре», «Каменном госте», «Пире во время чумы», стихотворениях — «Жил на свете рыцарь бедный», «Странник» — «засияли идеи всемирные, отразились поэтические образы других народов и воплотились их гении». Не ограничиваясь констатацией факта, Достоевский стремится объяснить эту особенность художественного гения Пушкина. Он замечает, что даже самые великие европейские поэты не могли «воплотить в себе с такой силой гений чужого, соседнего, может быть, с ними народа», как это делал Пушкин.
Мысль Достоевского, совпадающая с суждениями Пушкина, справедлива, потому что она исторична. Писатель чутко понял отличие Пушкина от его предшественников и обусловленность этого отличия историей, ибо сама возможность перевоплощения определяется не только масштабом таланта, по и художественным методом.
Но то, что чутко уловил Достоевский как художник, он не смог объяснить как мыслитель. Оттого эту пушкинскую всемирность и способность к «перевоплощению своего духа в дух чужих народов» он объявил проявлением «способности нашей национальности». Исходя из своих почвеннических убеждений, Достоевский утверждал: «Ибо что такое сила духа русской народности, как не стремление ее в конечных целях своих до всемирности и до Бесчеловечности». Именно это делало Пушкина, по мнению Достоевского, «народным поэтом», превращало его в «угадчика» и «пророка»
Почвеннические идеалы Достоевского, справедливо не принятые наукой, как-то скомпрометировали и саму проблему. О всемирности Пушкина и его способности к перевоплощению стали писать меньше, и результаты, достигнутые за многие годы на этом пути, не велики. Вот почему проблема всемирности Пушкина и его способности к перевоплощению, когда мы обращаемся к целому циклу произведений зрелого Пушкина, по-прежнему остро стоит перед нашей наукой.
В чем же всемирность Пушкина? В свое время Горький, говоря о своеобразии русской литературы XIX века, указывал, что именно в пей «чаще и сильнее, чем в других, возглашалось общечеловеческое». Это «возглашение общечеловеческого» практически началось с Пушкина.
Французская революция 1789—1794 годов отчетливо обозначила начало новой эпохи в жизни европейских народов уничтожением феодально-крепостнического строя и утверждением буржуазного общества. Россия также оказалась подготовленной к развертыванию борьбы с отжившими феодально-абсолютистскими учреждениями — борьбы с крепостным правом и самодержавием. Освободительное движение в России, поднятое декабристами, относится к эпохе буржуазной революционности и великих преобразований социального мира. Общность задач — а борьба с феодально-крепостническим режимом была борьбой за буржуазную свободу и буржуазное развитие России — создавала благоприятные условия для широкого знакомства передовых кругов с освободительными идеями, уже выработанными в некоторых западных странах, для овладения их опытом революционной борьбы.
Но общие задачи решались в разных странах индивидуально, своеобразие национальных и социальных условий накладывало свою печать на весь ход событий. Наибольшим своеобразием отличалось русское освободительное движение, обусловленное «громадными особенностями» общественного развития России. Во всех странах активной силой антифеодальной борьбы выступала буржуазия. В России не было революционной буржуазии, она не возглавляла народные массы. Более того, она настойчиво добивалась сделки с самодержавием. Борцами с крепостным правом и царизмом стали лучшие люди из дворян, они создали революционную идеологию. Данное обстоятельство имело громадное значение для развития передовой русской общественной мысли и литературы.
Эпоха подъема буржуазии, се полной победы была и эпохой господства буржуазной идеологии, ее всепроникающего влияния на духовную жизнь европейского общества. Но при этом должно помнить, что роковые противоречия буржуазного правопорядка начали сказываться сразу же после победоносной буржуазной революции. Рассматривая французское общество после революции 1789—1794 годов, Ф. Энгельс писал, что «государство разума потерпело полное крушение». Противоположность между богатыми и бедными не только не была уничтожена, но усилилась. Крестьянство, задавленкое конкуренцией крупного капитала и принужденное потому расставаться со своей собственностью на землю, катастрофически разорялось. Ускоренное развитие промышленности сделало бедность и страдания рабочих масс условием существования буржуазного общества. «Если феодальные пороки, прежде бесстыдно выставлявшиеся напоказ, были хотя и не уничтожены, но все же отодвинуты пока на задний план, — то тем пышнее расцвели на их месте буржуазные пороки, которым раньше предавались только тайком. Торговля все более и более превращалась в мошенничество. «Братство», провозглашенное в революционном девизе, нашло свое осуществление в плутнях и в зависти, порождаемых конкурентной борьбой. Место насильственного угнетения занял подкуп, а вместо меча главнейшим рычагом общественной власти стали деньги». «Одним словом, установленные «победой разума» общественные и политические учреждения оказались злой, вызывающей горькое разочарование карикатурой па блестящие обещания просветителей. Недоставало еще только людей, способных констатировать это разочарование, и эти люди явились на рубеже нового столетия».