В «Капитанской дочке» Гринев зовет своего дядьку, своего слугу не по имени, а по отчеству, причем с суффиксом на -ич. Считается, что подобным отчеством назывался слуга, отличившийся при своих господах. Ю.М. Лотман, например, писал, что со времени Петра I суффикс -ич в отчестве купца или крестьянина означал «большую социальную честь», нежели, допустим, отчество Савельевич (как подписался гриневский слуга в письме к своему барину) .
Возможно, конечно, что Пушкин имел в виду и такой оттенок именования Петрушиного дядьки. Но, как верно заметила Е.Ю. Полтавец, отчество в пушкинском романе является «особенно частотным»: «оно имеется у всех персонажей первого плана». Даже Пугачев и Хлопуша «в момент наиболее задушевного общения», замечает Е.Ю. Полтавец, называют друзей: «Тимофеич», «Наумыч». А что для Гринева Швабрин не Алексей Иванович, а только Швабрин, то Е.Ю. Полтавец вряд ли права, усматривая в этом знак того, что тот в Петрушином сознании «равен самозванцу Пугачеву». Нет, скорее всего это знак недружественности, отстраненной холодности. Особенно если учесть, как отдален сейчас по времени рассказчик от событий, о которых вспоминает. «С А.И. Швабриным, — пишет Гринев, — разумеется, виделся я каждый день…», не произнося имени и отчества своего будущего соперника и врага, но сухо обозначая их инициалами.
Савельич же для Гринева именно и только Савельич: очень значимый в мифе патроним. Ведь Савелий по-древнееврейски «выпрошенный у Бога». Вот чьим сыном является Петрушин дядька. И вот чьим заветам, вне всякого сомнения, следует.
Бог дал Гриневу не только прекрасных родителей, не только высоконравственную подругу жизни, но и преданнейшего спутника-опекуна. В литературе о «Капитанской дочке» мы нередко встретим уподобление этой пары Гринев — Савельич другой и тоже из великого романа: Дон-Кихот — Санчо Панса («чистый пушкинский парафраз сервантесовских Дон-Кихота и Санчо Пансы», — пишет, к примеру, В.Н. Касатонов). Не отрицая резонности подобного уподобления, все-таки скажу, что Петрушин слуга проявляет намного больше любви к своему господину вплоть до готовности жертвовать собою во имя него («Что тебе в смерти барского дитяти? — говорил Савельич Пугачеву. — Отпусти его; за него тебе выкуп дадут; а для примера и страха ради вели повесить хоть меня старика!»; «Коли ты уж решился ехать, то я хоть пешком пойду за тобой, а тебя не покину, — это уже Петруше в ответ на его безумную идею: в одиночку пробиться в Белогорскую крепость, чтобы вырвать Марью Ивановну из швабринского плена. — Чтоб я стал без тебя сидеть за каменной стеною! Да разве я с ума сошел?»).