Но просеещенья храм, воздвигнутый веками,
Угрюмою судьбой для них был затворен.
Их рок обременен убожества цепями;
Их гений строгою нуждою умерщвлен.
В. Жуковский
В начале XIX века на смену классицизму и сентиментализму в русской поэзии, как и во всей мировой литературе, приходит романтизм. Первые романтические черты проступают уже в 90-е годы в творчестве М. Н. Муравьева, И. И. Дмитриева, Н. М. Карамзина: острое ощущение несоответствия окружающего мира естественным человеческим влечениям и потребностям, отсюда страстный призыв следовать в своих действиях и поступках велениям и потребностям чувства, культ дружбы и любви — наиболее характерные проявления «жизни сердца».
Н. М. Карамзин в стихотворении «Прометей, или Несогласия стихотворца» писал о внесословной ценности человека.
Чувствительной душе не сродно ль изменяться?
Она мягка, как воск, как зеркало ясна,
И вся Природа в ней с оттенками видна.
Нельзя ей для тебя единою казаться
В разнообразии естественных чудес.
М. Н. Муравьев в стихотворении «Время» подмечал смену настроений, изменчивость всего живого.
Мгновенье каждое имеет цвет особый,
От состояния сердечна занятой.
Он мрачен для того, чье сердце тяжко злобой,
Для доброго — златой.
Для поэзии романтизма характерна ситуация, когда герой «уходит на лоно природы», чутко реагирует на все происходящее. Романтики развивали в своей поэзии национально-самобытную культуру, по-новому истолковывали фольклор и мифологию. Русский романтизм проходил под лозунгом национального возрождения. Он явился новым этапом в развитии общественной идеологии, непосредственно следующим за Просвещением и отразившим всеобщее разочарование в исторических результатах Великой Французской революции. Воцарившиеся после нее формы общественного устройства «оказались самой злой, самой отрезвляющей карикатурой на блестящие обещания философов XVIII века». Это поставило вопрос о переоценке общественных и моральных ценностей, выработанных философами эпохи Просвещения.
В нашем общественно-историческом развитии Россия также проходила через этот этап, но очень своеобразно. В России, не пережившей буржуазной революции, углублялся социально-экономический кризис и обострилась политическая ситуация, нашедшие свое завершение в восстании декабристов.
С одной стороны, неспособность объективно объяснить неизбежные противоречия мирового и русского исторического процесса порождала в некоторых общественно-литературных кругах стремление противопоставить шаткому и изменчиво-
му ходу исторического развития более или менее устойчивые ценности чисто духовного и морального свойства. Из этих настроений и тенденций вырастало одно из самых ранних течений русского романтизма, представленного именами В. А. Жуковского (1783-1852), К. Н. Батюшкова (1787-1855) и их последователей.
Ощущение трагизма жизни, ее неустроенности, губящей в человеке лучшие духовные стремления и мешающей его свободному развитию, пронизывают творчество В. Жуковского. Уже в одном из первых программных стихотворений «Человек» поэт развивает крайне пессимистическую концепцию смысла и назначения человеческого бытия, понимая человека как лишенного пристанища странника, «игралища судьбы». Это своеобразный отголосок на социальные бури и общественные потрясения, которыми ознаменовались конец XVIII — начало XIX века. Ему вторит К. Батюшков в статье «Нечто о морали, основанной на философии и религии» 1815 года, показывая, что окружающий современного человека мир жесток и несправедлив; в его хаотическом беспорядке человек глубоко несчастлив, он жертва таинственных сил, управляющих судьбами мира, и никакие усилия и ухищрения разума не могут изменить заранее предначертанной судьбы.
Преодолев в своем творчестве классицизм и сентиментализм, В. А. Жуковский становится романтиком, отдавая предпочтение субъективно-лирическому восприятию внешнего мира. 39 баллад, написанных Жуковским с 1808 по 1833 год, к которым можно присоединить еще несколько стихотворений, включая «Ночной смотр» 1836 года, составили значительный и важный период творчества поэта. Он в «Людмиле» усвоил черты той «народности», пусть и условной, которая была в традициях конца XVIII века: перенес место действия из-за границы в допетровскую Русь, дал героине русское имя, ввел национальные песни, понятия и обороты. Но идея обреченности человека, бессильного бороться с судьбой, проходит через все его творчество, особенно балладное.
В балладе «Людмила» героиня восстает против трагической судьбы и гибнет в этой неравной борьбе.
Смертных ропот безрассуден;
Царь всевышний правосуден;
Твой услышал стон Творец,—
Час твой бил, настал конец.
Примиряющий афоризм из баллады «Торжество победителей» несколько смягчает пессимизм автора.
Смертный, силе, нас гнетущей.
Покоряйся и терпи;
Спящий в гробе, мирно спи;
Жизнью пользуйся, живущий…
В своих произведениях В. А. Жуковский отказывается от борьбы, призывая к личной и общественной покорности. Религиозная сущность этого мировоззрения вне сомнения. Но религиозность В. А. Жуковского носит широкий, отнюдь не догматический и не ортодоксально-церковный, а скорее психологический и даже философский характер. Поэт с одинаковой проникновенностью воспринимал и творчески обрабатывал «католические легенды средних веков» и античные воззрения, выраженные в мифологических образах, и восточные, древнеиндийские и древне-персидские, учения, сущность которых — в борьбе света и тьмы, добра и зла. Религиозность Жуковского выражается более всего в вере в человека, в сочувствии к его страданиям, к его судьбе. Гуманность в самом широком смысле, переведенная в морально-этический план, наполняет собой творчество Жуковского.
Часто в жизни так бывало:
Кто-то светлый к нам летит,
Поднимает покрывало
И в далекое манит.
Большая заслуга автора состоит в том, что, «одухотворив русскую поэзию романтическими элементами, он сделал ее доступной для общества, дал ей возможность развития, и без Жуковского мы не имели бы Пушкина»,— писал В. Г. Белинский.
Имя Константина Николаевича Батюшкова в истории русской поэзии стоит рядом с именем Жуковского — оба они раскрыли для русской поэзии неизведанное — внутренний мир человека. Однако характер поэзии Батюшкова резко отличался От творчества Жуковского. Василия Андреевича отличали туманность и неопределенность, а у Батюшкова — определенность и ясность. По словам Белинского, Жуковский ввел в русскую поэзию романтизм, а Батюшков — «красоту идеальной формы». События 1812 года отразились в стихотворении Константина Николаевича «К Дашкову».
Лишь угли, прах и камней горы,
Лишь груды тел кругом реки,
Лишь нищих бледные полки.
Мир прежней поэзии Батюшкова не выдержал столкновения с реальной народной и исторической катастрофой. Поэт радости и наслаждения отступил в Константине Николаевиче перед человеком и патриотом.
Нет, нет! Пока на поле чести
За древний град моих отцов
Не понесу я в жертву мести
И жизнь, и к родине любовь…
Мой друг! Дотоле будут мне
Все чужды музы и хариты,
Венки, рукой любви свиты,
И радость шумная в вине!
После этого стихотворения Батюшков-поэт смолкает более чем на год, обратившись к творчеству лишь по возвращении из заграничного похода русской армии. Отечественная война для Константина Николаевича явилась полным крушением культа Франции как самой просвещенной страны Европы, а следовательно, и разочарованием в просветительской философии, идеи которой о «свободе» и «человеколюбии» в свете «ужасных», «неистовых поступков» французских «вандалов» в Москве теряли для него весь свой высокий и гуманный смысл.
Батюшков верил, чтобы жить в этом мире хаоса и разрушений, человеку необходима надежная нравственная идея. Но ни одна философская мысль не давала эту основу. Аскетическое мировоззрение поэта выразилось в одном из лучших его стихотворений «К другу» (1815).
Скажи, мудрец младой, что прочно на земли?
Где постоянно жизни счастье?..
Но где, скажи, мой друг, прямой сияет свет?
Что вечно чисто, непорочно?
Юношеское увлечение радостями жизни («Мы область призраков обманчивых прошли, // Мы пили чаши сладострастья») исчезло «в борьбе бед»; время не щадит ни красоты, ни прелести, ни любви, ни дружбы, и поэт в ужасе восклицает:
Минутны странники, мы ходим по гробам.
Все дни утратами считаем,
На крыльях радости летим к своим друзьям —
И что же!., их урны обнимаем.
Поэт нашел истину и обрел надежду в религиозной вере. Заключительная строфа стихотворения, однако, потрясает читателя холодом и мертвенностью обретенной истины:
Ко гробу путь мой весь как солнцем озарен:
Ногой надежною ступаю
И, с ризы странника свергая прах и тлен,
В мир лучших духов возлетаю.
Восприятие земной жизни с ее тревогами, радостями и горем лишь как приготовления к переходу в иной, «лучший» мир в той или иной степени отразилось в элегиях Батюшкова. Например, в «Умирающем Тассе» поэт писал:
Мой дух! Доверенность к Творцу!
Мужайся; будь в терпеньи камень.
Но он ли к лучшему концу
Меня провел сквозь бранный пламень?
…Он нам источник чувств высоких
Любви к изящному прямой
И мыслей чистых и глубоких!..
В 1814-1816 годах сформировались взгляды Батюшкова на эпикурейскую поэзию. Константин Николаевич считал, что «описание нравов народных и обрядов веры есть лучшая принадлежность эпопеи». Батюшков задумал написать эпическую поэму о Рюрике, собирал материал, но замысел так и остался неосуществленным. Представление об эпосе как сочетании фантастики легендарных времен и национального колорита воспринял у автора юный Пушкин, первая поэма которого «Руслан и Людмила» явилась лучшим воплощением идей Константина Николаевича — не случайно он так пристально следил за работой А. С. Пушкина. Сам Батюшков не сумел создать крупного эпического произведения, которое могло бы воплотить его взгляды. Но отражением этих воззрений, характерных для последних лет творчества поэта, явились две его элегии — «На развалинах замка в Швеции» (1814) и «Переход через Рейн» (1816).
Перед читателем разворачиваются картины далекого исторического прошлого норманнов и германских племен, рожденных в воображении поэта.
Там пели звук мечей и свист пернатых стрел,
И треск щитов, и гром ударов.
Кипящу брань среди опустошенных сел
И грады в зареве пожаров…
Батюшков на несколько лет опередил начавшееся в 20-е годы широкое движение романтизма в русской литературе. Этим определяется плодотворность большинства его начинаний, принятых и развитых поэтами 20-х годов, но этим же обусловлена неизбежность того, что открытые Батюшковым пути вскоре переняли молодые поэты, так что уже для В. Г. Белинского в 40-е годы следы влияния Константина Николаевича на современную поэзию отчетливо ощутимы были лишь в творчестве А. С. Пушкина — наиболее близкого и родственного ему по духу поэта.