Вожатый у Цветаевой и вожатый у Пушкина — разные люди. Цветаева не создает объективного портрета Пугачева. Все создание образа основывается на переполняющих ее чувствах, на ее отношении к нему.
Цветаева, основываясь на пушкинской «Капитанской дочке», создает иного, нового героя.
Она восхищается им, она находится под волшебной силой его чар. Она оправдывает его злодеяния, в то время как Пушкин представляет его на наш читательский суд.
У Цветаевой Пугачев милосерден — он сохранил жизнь Гриневу. А у Пушкина? Да, он подарил герою жизнь, зато лишил ее тысячи людей.
Цветаева пишет: «Пугачев позвал Гринева в круг своих, значит, признал, почувствовал его своим». Если действительно эти «красные рожи, разгоряченные вином», были своими, почувствовал ли он Гринева таким же — «своим»?!
Пушкин, по-моему, наоборот, хочет показать разницу между Пугачевым и этими «красными рожами», Пугачев, одинокий в этом пьяном разгульном обществе, нуждается в человеке, понимающем его.
Пушкина ужасают злодеяния Пугачева, а Цветаева считает, что на фоне казней, грабежей, пожаров Пугачев «черным дан только для того, чтобы лучше, чище дать его — белым».
Цветаева дотошно выискивает какую-нибудь положительную черту Пугачева и возвеличивает ее. А у Пушкина она промелькнет — не всякий заметит!
При всей идеализации Пугачева Цветаева понимает, что он злодей и его благородство и благодарность — «благодарность и благородство злодея». Чисто детское восприятие зла, при котором ребенок ненавидит людей, обманувших и предавших, позволяет ей (или заставляет?) полюбить Пугачева сердцем семилетней девочки. «Это была моя первая встреча со злом, и оно оказалось — добром». У Цветаевой чувства к Пугачеву во многом определены чисто женским восприятием героя, сильного, великодушного, мужественного человека. Отсюда и всепоглощающее восхищение, какое бывает у тоненькой, хрупкой, романтически настроенной девочки к сильному, физически развитому, грубоватому, бесстрашному хулигану — предводителю мальчишек из соседнего двора.
Пушкин же лишен этой слепой, всепрощающей любви, он трезво оценивает своего героя, видя его плюсы и минусы, относясь к нему по-мужски объективно.
Интересна параллель, которую Цветаева проводит между Пугачевым — Гриневым и Николаем I — Пушкиным, то есть мужество и преданность присяге, долгу, чести у Гринева сравниваются с аналогичными качествами Пушкина. Цветаева сравнивает двух государей — самозванца Пугачева и самодержца Николая I, попавших в круговорот «исторической метели». Возможно, и Пушкин хотел подчеркнуть это сходство?
Читая Цветаеву, попадаешь под ее влияние.
Но любит ли Пушкин Пугачева так, как любит его Цветаева? Находится ли он под такой же силой чар? Чувствует ли Пушкин в нем тот «тайный жар», который так превозносит Цветаева?
Одержим ли Пугачев у Пушкина такой «отцовской любовью» к Гриневу, «любовью к невозможному для него сыну», «беленькому», как пишет об этом Цветаева? Не думаю! У Пушкина эта любовь — довольно-таки сдержанное чувство, скорее благодарность за благородство души. А может быть, Пугачев захотел взять на себя роль опекуна, заступника?!
Цветаева же считает, что это чувство — несомненно любовь! Она выражается, скользит, мелькает во всех его жестах, дарах. И даже кивок головой, через минуту слетевшей мертвой и окровавленной, — тоже дар любви, последний дар!
Но помимо всех различий Пугачев Пушкина и Пугачев Цветаевой во многом и схожи: оба бескорыстны, благородны, благодарны. Оба они — живые люди, совершающие поступки в ряде «живых картинок», поэтому и воспринимаются не как исторические портреты, а как реальные, узнаваемые, осязаемые личности.
И может быть, придут когда-нибудь в филологию новые Цветаевы, которые прочтут сложный мир Пугачева и его самого по-новому?
