Эпиграф относится к числу факультативных элементов композиции литературного произведения. Именно благодаря своей необязательности эпиграф в случае его применения всегда несет важную смысловую нагрузку. Учитывая, что эпиграф — вид авторского выражения, можно выделить два варианта его употребления в зависимости от того, присутствует ли в произведении непосредственное высказывание автора. В одном случае эпиграф будет составной частью структуры художественной речи, дающейся от имени автора. В другом — единственным элементом, не считая заглавия, явно выражающим авторский взгляд. «Евгений Онегин» и «Капитанская дочка» соответственно представляют два указанных случая.
Пушкин часто использовал эпиграфы. Кроме рассматриваемых произведений, мы встречаемся с ними в «Полтаве», «Каменном госте», «Повестях Белкина», «Пиковой даме», «Арапе Петра Великого», «Дубровском», «Египетских ночах», «Бахчисарайском фонтане». По поводу последнего Пушкин однажды заметил: «Так и Бахчисарайский Фонтан в рукописи назван был «Харемом», но меланхолический эпиграф (который, конечно, лучше всей поэмы) соблазнил меня». Приведенный список произведений подчеркивает неслучайность употребления Пушкиным эпиграфов в «Капитанской дочке» и «Евгении Онегине». Ясно, что эпиграфы в них определенным образом «работают» в направлении формирования смысла этих романов. Каков механизм этой работы? В каких связях с текстом оказывается каждый эпиграф? Чему он служит? Ответы на эти вопросы прояснят роль пушкинских эпиграфов. Без этого нельзя рассчитывать на серьезное понимание «Капитанской дочки» и «Евгения Онегина».
В обоих произведениях мы сталкиваемся с целой системой эпиграфов. Они предпосланы каждой главе и всему сочинению. Некоторые главы имеют несколько эпиграфов. Такая система в литературе не редкость. Подобное встречается, например, в романе Стендаля «Красное и черное», написанном приблизительно в одно время с пушкинскими романами. Любопытное указание Пушкина на значение эпиграфов «Капитанской дочки» находится в черновом варианте ее заключения. Говоря о рукописи Гринева, автор, скрывавшийся за фигурой издателя, сообщал, что решился «напечатать ее особо, приискав к каждой главе приличный эпиграф и тем сделать книгу достойной нашего века». Несмотря на то что это была литературная мистификация, для анализа эпиграфов этого романа небесполезно учитывать их мотивировку редакторско-издательскими требованиями. При этом можно отметить такой парадокс: эпиграфы представляются единственным пушкинским вкладом в создание текста «Капитанской дочки», но между тем именно они составляют непушкинский элемент текста в смысле его авторства. На исключениях остановимся-ниже. О том, что Пушкин действительно подбирал эпиграфы перед изданием своего романа, свидетельствует факт отсутствия некоторых эпиграфов в рукописях. «Приличные», другими словами, соответствующие эпиграфы для «Капитанской дочки» должны были в какой-то степени гармонировать с ее повествованием. Именно его характер определял их выбор. Для выяснения роли эпиграфов «Капитанской дочки» необходимо задуматься над ее идейным содержанием. В романе изображены два обособленных, сталкивающихся между собой мира, дворянский и крестьянский. О том, что это разделение являлось для Пушкина принципиально важным, свидетельствует следующее. «Капитанская дочка» была написана Пушкиным после изучения им материалов крестьянской войны во главе с Пугачевым. В «Общих замечаниях» к своей «Истории Пугачева» Пушкин писал: «Весь черный народ был за Пугачева … Одно дворянство было открытым образом на стороне правительства. Пугачев и его сообщники хотели сперва и дворян склонить на свою сторону, но выгоды их были слишком противупо- ложны». Каждый из двух миров имел свой бытовой уклад, особенный склад мысли, свою поэзию. Еще А. Н. Радищев удивлялся, насколько чуждыми друг другу являются представители одной нации. Это разделение Пушкин ясно показывает с помощью различных художественных средств. Одним из них являются эпиграфы. Две группы, в которые они могут быть объединены, соответствуют двум изображенным сторонам русской жизни. Эпиграфы одной группы связаны с народным сознанием. Они содержат слова из песен, пословицы. Другая группа эпиграфов ориентирована на русскую дворянскую литературу XVIII века. С этой целью Пушкин использовал в качестве эпиграфов цитаты из Княжнина, Хераскова. Ему было важно воссоздать атмосферу русской дворянской культуры XVIII века. Для этого же он обратился к литературной мистификации и стилизации, выдав свои стихи под именами Княжнина (в главе «Арест») и Сумарокова (в главе «Мятежная слобода»). К последнему Пушкин относился довольно критически, но здесь на первом месте стояла задача формирования необходимых ассоциаций. Неслучайным КЙЖ6ТСЯ выбор общего эпиграфа к роману из первой группы.
Эпиграфы «Евгения Онегина» отличаются большей приближенностью к личности его автора. Их литературные источники — либо
произведения современных русских писателей, связанных с Пушкиным личными отношениями, либо произведения старых и новых европейских авторов, входивших в круг его чтения.
Рассмотрение пушкинских эпиграфов с точки зрения их литературных источников выделяет из них те, у которых они отсутствуют. В этом плане сближаются общие эпиграфы к романам. Пословица и извлечение из частного письма (автором которого является сам Пушкин), как бы задающие тональность следующего за ними текста, хорошо иллюстрируют положение, сформулированное В. С. Баевским в книге «История русской поэзии». «Роман — это эпос повседневной жизни, проекция на литературу нелитературных или окололитературных жанров…» Остановимся на связи общих эпиграфов с заглавиями романов. Содержанием текста эпиграфа к «Евгению Онегину» является прямая психологическая характеристика, данная в третьем лице. Ее естественно отнести к главному герою, именем которого назван роман. Таким образом, эпиграф усиливает сосредоточение нашего внимания на Онегине (на это ориентирует заглавие романа), подготавливает к его восприятию. Когда Пушкин во второй строфе обращается к своим читателям:
Друзья Людмилы и Руслана,
С героем моего романа
Без промедленья, сей же час
Позвольте познакомить вас, —
мы уже имеем некоторое представление о нем.
Эпиграф «Береги несть смолоду», как уже было отмечено, входит в группу «народных» эпиграфов. Слова из народной песни подсказали и название романа (она была известна Пушкину по сборнику Ивана Прача «Собрание народных русских песен». Спб., 1790). Эпиграф задает нравственную проблему для всех героев романа. В. Г. Белинский видел в «Капитанской дочке» «изображение нравов русского общества в царствование Екатерины». Ярким выражением народного нрава являются пословицы. Известный их собиратель и толкователь И. М. Снегирев, бывший одно время цензором Пушкина, который привозил к нему на просмотр вторую главу «Онегина», в своей книге «Русские в своих пословицах» писал: «…честь, как сродное человеку стремление удерживать за собою нравственное свое достоинство: она может быть внешнею и внутреннею, частною и общею. По разным отношениям человека с нею соединяются различные понятия. Честь у воинственного народа заключается в славе, а у торгового в доверенности, честь мужчины в мужестве, а у женщины в целомудрии». Особо культивировалось понятие чести у дворян. Из всего сказанного становится более понятной емкость пушкинского эпиграфа. Показывая в романе различные типы сознания (патриархального, дворянского, народного, индивидуалистического, которое распространится в XIX веке), Пушкин как бы ставил психологический эксперимент. Мудрость русского народа, закрепленная в пословице, выступает здесь в качестве жизненного ориентира, нравственной основы общества.
Перейдем к непосредственному анализу роли эпиграфов перед отдельными главами пушкинских романов. Первая глава «Евгения
Онегина» начинается строкой стихотворения П. А. Вяземского «Первый снег». В какой-то степени эта строка самодостаточна. Она лаконично выражает характер «светской жизни петербургского молодого человека», описанию которой посвящена глава. Однако мысленное включение этого стиха в контекст «Первого снега» расширяет возможности нашего представления о герое. У Вяземского обобщенная характеристика молодости заканчивается грустными раздумьями о ее скоротечности:
И, чувства истощив, на сердце одиноком
Нам оставляет след угаснувшей мечты.
В более глубоком понимании эпиграф задает не только тему, но и характер ее развития. Онегин не только «чувствовать спешит». За этим следует, что «рано чувства в нем остыли». Посредством эпиграфа эта информация для подготовленного читателя оказывается ожидаемой. Важным становится не сам сюжет, а то, что за ним стоит. Проблема заключается в причинах того, что выражается с помощью эпиграфа.
Некоторые особенности можно отметить для роли эпиграфа к первой главе «Капитанской дочки». Взятый из комедии Я. Б. Княжнина «Хвастун» диалог достаточно точно определяет суть движения этой главы. Кроме того, эпиграф здесь прекрасно выполняет функцию вступления к повествованию. Художественное мастерство Пушкина наглядно проявляется в согласованном переходе от текста эпиграфа к основному тексту главы.
«Да кто его отец?»
Отец мой, Андрей Петрович Гринев…
Эпиграф второй главы «Евгения Онегина» построен на каламбурном сопоставлении восклицания, взятого из шестой сатиры Горация, со сходно звучащим русским словом. Это создает игру слов, в которой деревня (rus — лат.) и Русь как бы уравновешиваются, становятся неразличимыми. Ю. М. Лотман дал комментарий к этому эпиграфу в плане отношения Пушкина к литературной традиции: идиллический характер условно-литературного образа деревни противопоставляется образу реальной русской деревни. К этому хочется добавить следующее. Вторая часть эпиграфа важна и своим прямым значением. Вторая глава не только открывает деревенские сцены и вводит в мир по-настоящему русских (в отличие от Онегина) людей, которые:
хранили в жизни мирной
Привычки милой старины.
У них на масленице жирной
Водились русские блины,
Два раза в год они говели;
Любили круглые качели,
Подблюдны песни, хоровод…
Эпиграф предваряет главу, в которой появляется Татьяна — «русская душою». Вспомним, как про нее сказал Ф. М. Достоевский: «Тут соприкосновение с родиной, с родным народом, с его святынею».
Соприкосновение с народной стихией в «Капитанской дочке» выражают эпиграфы к главам «Вожатый», «Пугачевщина», «Приступ», «Незваный гость», «Сирота». В этих главах эпиграфы также намечают их темы. Это соответствует заявлению «издателя» о «приличных» эпиграфах, на котором мы остановились выше. Необходимо отметить, что эпиграфы не играют роль буквальных аннотаций. Сравнение смысла, заключенного в тексте эпиграфа, со смыслом главы можно условно выразить с помощью эффекта прохождения света через призму. Здесь мы подходим к искусству тончайшего словесного сопоставления, которым владеет Пушкин. Эпиграф для него — особая рекомендация читателям собственного текста.
Роль представления, пусть и в условном, символическом виде, последующих действий, свойственная пушкинским эпиграфам, напоминает прием, характерный для литературы XVIII века. Например, повесть уважаемого Пушкиным Вольтера «Кандид» состоит из маленьких глав, предваряемых подзаголовками типа: «Кандид и Мартэн приближаются к берегам Франции и рассуждают». От эпиграфа такой текст отличается своей прямолинейной конкретностью. Связь с литературной нормой XVIII века не является в «Капитанской дочке» случайной. Написанная в тридцатые годы XVIII века, она повествует о событиях прошлого столетия, о том периоде русской истории, который Н. В. Гоголь охарактеризовал как «бестолковщину времени». Повествование ведется от лица очевидца описываемых событий. На страницах романа как бы оживает XVIII век.
Некоторые эпиграфы «Капитанской дочки» заключают в себе определенные аналогии с событиями, рассказываемыми в соответствующих главах. Таковы, например, эпиграфы к десятой и девятой главам. Первый из них взят из «Россиады» М. М. Хераскова, и ассоциативно связывает осаду Оренбурга Пугачевым с подобным действием Ивана Грозного по отношению к Казани. Пушкин рисует Пугачева не как царя, но скрытую аналогию с Грозным закладывает через эпиграф. Для казаков Пугачев — «великий государь». Второй эпиграф, кроме других функций, как бы дублирует название главы «Разлука». Он взят из стихотворения М. М. Хераскова «Разлука».
Необходимо выделить эпиграфы, автором которых являлся сам Пушкин. Об извлечении из частного письма (общий эпиграф к роману) уже упоминалось. Попутно укажем лишь на его связь с текстом романа.
Доныне гордый наш язык
К почтовой прозе не привык.
Все письма в «Евгении Онегине» написаны на французском языке. Письма играют заметную роль в истории Татьяны и Онегина. Так, даже формальная сторона эпиграфа (язык, жанр) несет важную смысловую нагрузку. Собственное авторство не противоречило принятым литературным нормам. В «Словаре древней и новой поэзии», составленном Н. Остолоповым (Спб., 1821), находилось такое определение эпиграфа: «Одно слово или изречение, в прозе или стихах, взятое из какого-либо известного писателя, или свое собственное, которое помещают авторы в начале своих сочинений и тем дают понятие о предмете оных». О смысле скрытия собственного авторства эпиграфов в «Капитанской дочке» было сказано выше. Понятие о Пугачеве как о «кровожадном благотворителе» Пушкин дает в духе басен русского классицизма. Эпиграф к главе «Мятежная слобода» нарушает инерцию сочетания области народного мира с фольклорными мотивами. Еще Н. В. Гоголь и В. Г. Белинский замечали необыкновенно глубокий подход Пушкина к проблеме народности. Капитан Миронов — представитель русского народа. Вот почему солдатская песня предваряет главу, в которой показывается пункт оборонительной системы Российского государства, возглавляемый служащим дворянином. Учитывая это, неслучайным кажется второй эпиграф из «Недоросля». Взгляд через призму фонви- зинских героев добавляет штрихи к портрету капитана Миронова и других «старинных людей».
Кратко остановимся на оставшихся эпиграфах «Евгения Онегина». В известном плане-оглавлении к нему третья глава имеет название «Барышня». Эпиграф к ней достаточно точно представляет ее характер. Не случаен здесь французский стих, взятый из поэмы «Нарцисс». Вспомним, что Татьяна
по-русски плохо знала,
И выражалася с трудом
На языке своем родном.
«Нравственность в природе вещей», — читаем мы перед четвертой главой. Слова Неккера у Пушкина лишь задают проблематику главы. Применительно к ситуации Онегина и Татьяны утверждение эпиграфа может восприниматься иронически. Ирония — важное художественное средство в руках Пушкина.
Роль эпиграфа к пятой главе объясняется Ю. М. Лотманом в плане задания параллелизма образов Светланы Жуковского и Татьяны с целью выявления отличий их трактовки: «одного, ориентированного на романтическую фантастику, игру, другого — на бытовую и психологическую реальность».
Эпиграф шестой главы подготавливает смерть Ленского. Тот же Ю. М. Лотман показал еще один его смысл. Пушкин не полностью взял цитату у Петрарки, а выпустил стих, говорящий, что причина отсутствия страха смерти — во врожденной воинственности племени. При таком пропуске эпиграф применим и к Онегину, равно рисковавшему на дуэли. Опустошенному Онегину, может быть, тоже «не больно умирать».
Три эпиграфа к седьмой главе создают неоднозначность, множественность восприятия рассказываемого автором. Поразительно, как довольно неглупый Фадей Булгарин не смог найти «ни одной мысли в этой водянистой», по его мнению, главе. Именно эпиграфы вскрывают глубинные слои, заложенные в тексте главы.
Эпиграф из Байрона появился на стадии беловой рукописи, когда Пушкин решил, что восьмая глава будет последней. Тема эпиграфа — прощанье.
Я вас прошу меня оставить, —
говорит Татьяна Онегину в последней сцене романа.
Прости ж и ты, мой спутник странный,
И ты, мой верный идеал,
И ты, живой и постоянный,
Хоть малый труд, —
говорит поэт.
Прощанию с читателем Пушкин посвящает всю сорок девятую строфу.
Все вышесказанное доказывает, что у Пушкина нет случайных слов. Эпиграфы «Евгения Онегина» и «Капитанской дочки» на равных правах с другими элементами текста участвуют в формировании его идейного и художественного смысла, подготавливают читателя к правильному восприятию и пониманию пушкинских романов.
Закончить сочинение хочется словами, взятыми из письма Пушкина Вяземскому (14 октября 1823 г.). В нем, критически отозвавшись о своей поэме («Бахчисарайский фонтан»), Пушкин сказал: «…эпиграф его прелесть».
