Этот вариант названия нового сборника оказался навечно связанным с именем Фета. Название было многосмысловым, многозначным, предметным и символическим одновременно. Это был и «вечер жизни», но и тот переходный час от дня к ночи, когда радостнее всего поэт чувствовал свою «легкость», «освобожденность» от дневных, будничных забот. Огонь зажигал уединенный человек, «не занавесивший вечером своих освещенных окон», но за каждым «окошечком» четырех лирических книжек горели бесконечные живые огни природы, космоса. Какая ночь! Алмазная роса Живым огнем с огнями неба в споре, Как океан разверзлись небеса, И спит земля — и теплится, как море. Мой дух, о ночь, как поздний серафим, Признал родство с нетленной жизнью звездной И окрылен дыханием твоим Готов лететь над этой тайной бездной. После выхода 1 выпуска «Вечерних огней » Страхов в коротком отзыве на него писал: «Вечерние огни» — чистая поэзия, — в том смысле, что тут ни в мысли, ни в образе, ни в самом звуке нет никакой примеси прозы… Не всякому времени дается чувство поэзии. Фет, точно чужой среди нас, и очень хорошо чувствует, что служит покинутому толпою божеству». Сколько-нибудь широкому читателю того времени стихи Фета были и чуждыми, и просто неизвестными. Критики либо замалчивали его стихи, либо отзывались о них в пренебрежительном и даже грубо — издевательском тоне. Известность фетовских «Вечерних огней» ограничивалась лишь кругом друзей, но это были Л. Толстой, Вл. Соловьев, Страхов, Полонский, Алексей Толстой, Чайковский. Заглавие, несомненно, говорило о вечере жизни, ее закате. Но «вечерний» день Фета оказался необычным. В стихах, создававшихся на исходе шестого, на седьмом и даже на восьмом десятке лет жизни поэта, его творческий дар достиг высшего расцвета, сохранив свежесть и юношескую силу. Обычно лирику того или иного поэта разделяют по тематическому признаку: вот любовная лирика, вот гражданская, вот стихи о поэте и поэзии, о природе, о Родине и т.д. Творчество Фета не поддается такому дроблению. Причем, есть у Фета такая особенность: прожив долгую жизнь, он остался вне её поступательного движения. Конечно, его поздние стихи отличаются от ранних по пластике, по тонкости ремесла, но не случайно он смог собрать все стихи в один сборник «Вечерние огни». Ранние и поздние стихи Фета невозможно столкнуть друг с другом, т.к. восприятие мира осталось прежним. В этом смысле Фет — поэт, не разрушенный временем, цельный от начала творчества до конца. Уход от неудовлетворяющего реального мира в мир создаваемый искусством, от борьбы со злом — в эстетическую созерцательность — все это черты пассивного романтизма. Однако в идеальном мире лирики Фета нет ничего мистически-потустороннего. Извечным объектом искусства — считает Фет — является красота.» Красота разлита по всему мирозданию», — утверждает Фет. «Целый мир от красоты // От велика и до мала». Часто в стихах поэт сетует на неполноценность языка как средства общения между людьми, как орудия мысли, а значит, и материала искусства слова. В период «Вечерних огней» этот мотив получает наиболее отчетливые формулировки. «Как беден наш язык? — Хочу и не могу. — // Не передать того ни другу, ни врагу, // Что буйствует в груди прозрачною волною.» (1887), «Людские так грубы слова, // Их даже нашептывать стыдно!» — начинает он одно из стихотворений 1989 г. «Бедному» языку людей Фет любит противопоставлять язык цветов — их аромат, язык ночных — лунных и звездных — лучей, голос «так ясно говорящего «ночного безмолвия («Благовонная ночь, благодатная ночь»,1887), зов Млечного пути, шепот листвы. Поэт и сам говорит на их языке: рассказывает о своей любовной тайне вечерней заре, дрожащим в ночи звездам, шепчет о ней ключу. Чтобы передать все мельчайшие переходы человеческих чувств и мыслей, Фет постоянно искал новые, невиданные доселе изобразительные средства. И они производили впечатление необычности и странности на неискушенных читателей и критиков. Современников поражали такие эпитеты Фета, как звонкий сад, тающая скрипка, румяная скромность, мертвые грезы, благовонные речи. У Фета эпитет не столько характеризует предмет, сколько выражает настроение поэта. Необычны метафоры созданные поэтом. Такая метафора, как «пыл сердец» частая у Фета, развертывается в стихотворении «Когда читала ты мучительные строки…» (1887) в метафорическую картину пожара сердца поэта — пожара, бушующего в его стихах. Метафорический пожар сопоставляется с реальным, — но и этот реальный пожар дается в метафорическом образе внезапной зари в полночной тьме. Стихотворение кончается вопросом, относящимся, по смыслу сопоставления, и к реальному и к душевному пожару. «Ужель ничто тебе в то время не шепнуло: // Там человек сгорел!». В стихах Фета теряется грань между прямым и переносным значением слова («Теплы были нежные руки, Теплы были звезды очей»). Для стихов Фета характерны такие поэтические образы: заря, вьюга, сумрак, мгла, роза, соловей, ночь, качели, весна, сад, звезды. Фетовская живопись словом близка к импрессионистическому видению мира. Стихотворение «Купальщица» можно было бы иллюстрировать этюдами купальщиц, столь многочисленными в импрессионистской живописи. Перед нами предстает живая женщина. Она выходила из воды и, «прорвав кристальный плащ, вдавила в гладь песка младенческую ногу.» Она предстала мне на миг во всей красе, Вся дрожью легкою объята и пугливой. Так пышут холодом на утренней росе Упругие листы у лилии стыдливой. Импрессионисты стремились передать то, что мимолетно, неуловимо и невыразимо ничем кроме ощущений, им присущ интерес к неповторимости каждого отдельного мгновения, к тем изменчивым настроениям, которые внушают чуткой душе восходы и закаты, ночное небо и свет луны. Эти черты несомненно родственны поэзии Фета. Гармонические мгновения его стихов — это именно мгновения. Они живут единым днем, как бабочка в одноименном стихотворении Фета: «Вот-вот сейчас, сверкнув, раскину крылья // И улечу.» Для впечатляющего слитного изображения пейзажа и души человеческой необходимо было обладать еще одним важным качеством. Без него изобразительность не стала бы выразительностью. Речь идет о мелодике, о музыкальном даре Фета, об интонационном богатстве его лирики. Кто-то отмечает в Фете живописное начало, стремление передавать в слове краски, линии, формы внешнего мира; другие слышат прежде всего напевность его стихов, их музыкальность. Обаяние Фета и заключается в том, что живопись у него растворена в музыке. Немалую роль в возникновении музыкального звучания стихов играет звукопись. Солнце садится, и ветер утихнул летучий, Нет и следа тех огнями пронизанных туч; Вот на окраине дрогнул живой и нежгучий, Всю эту степь озаривший и гаснущий луч. («Солнце садится, и ветер утихнул».1883) Образ догорающего заката превосходно создается сочетанием «горячих звуков» «ж», «щ», «ч», которые подчеркиваются рифмой; летучий — нежгучий, туч — луч. Фет внес так же необыкновенное разнообразие в ритмическую и строфическую организацию стиха. У него трудно найти стихотворения, написанные в одном размере. Как грустны сумрачные дни Беззвучной осени и хладной! Какой истомой безотрадной К нам в душу просятся они. («Осень».1883) Спокойная размеренность строчки помогает создать образ грустного, сумрачного осеннего дня. А в стихотворении «В лунном сиянии» (1885) контрастом коротких и длинных строк Фет создает почти физическое ощущение переливающегося блеска лунного света, прозрачности и таинственности происходящего. Выйдем с тобой побродить В лунном сиянии! Долго ли душу томить В темном молчании! Многие композиторы обращались к творчеству Фета: Чайковский и Танеев, Римский-Корсаков и Гречанинов, Балакирев и Рахманинов и многие другие. Это также является признанием особой красоты звучания и мелодики фетовской лирики. Как мы уже отмечали, в стихах Фета на первый план выходит ощущение, впечатление; при этом сюжетная линия так и остается не проясненной. Недосказанность мы найдем во многих стихотворениях поэта. Например, «Я тебе ничего не скажу…» (1885) Часто о нем пишут, что, несмотря на кольцо-обещание фраз — первой и повторяющей её последней, — поэт в нем как раз обо всем говорит. Но это не совсем так. Читатель, конечно, все понимает, но, тем не менее, чувство не названо, об отношении к героине нет ни слова, кроме нежелания ее тревожить. Отчего же все-таки услышано признание? Все дело опять же в колдовской музыкальности Фета, той нежности интонаций и в той точности передачи состояния души, которой обладает поэт.» И я слышу, как сердце цветет». Слышать цветение — значит, заметить тайное тайных. Умолчание в этом стихотворение становится важнее слов. Обращаясь к любовной лирике «Вечерних огней» мы замечаем, что у автора речь ведется в настоящем времени, а в действительности это только живое воспоминание прошедшего, восстановление его по памяти в таком виде, словно бы дело происходит вот именно сейчас. Это настоящее время, которое в действительности означает давнопрошедшее. В шестидесятисемилетнем возрасте Фет писал: Не нужно, не нужно мне проблесков счастья, Не нужно мне слова и взора участья, Оставь и позволь мне рыдать. (1887) Еще через год он писал: И снова я люблю, и снова я любим, Несусь во вслед мечтам любимым, А сердце грешное томит меня своим Неправосудьем нестерпимым. В том же — 1889 г. в феврале сказано: Когда из-под ресниц пушистых на меня Блеснут глаза с просветом ласки, Где кистью трепетной я наберу огни? Где я возьму небесной краски? В том же году в мае написано: Так молчать нам обоим неловко, Что ни стань говорить — невпопад; За тяжелой косою головка Словно хочет склониться назад. На недоуменный вопрос одних, насмешку других, восторги третьих по поводу запоздалого чувства Фет ответил стихами: Полуразрушенный, полужилец могилы, О таинствах любви зачем ты нам поешь?
Зачем, куда тебя домчать не могут силы, Как дерзкий юноша, один ты нас зовешь? Томлюся и пою. Ты слушаешь и млеешь; В напевах старческих твой юный дух живет. Так в хоре молодом: Ах, слышишь, разумеешь! — Цыганка старая поет. Даже на последнем году жизни поэт не изменил себе. В середине студеного февраля 1892 года он пишет стихи: Мой поцелуй, и пламенный, и чистый, Не вдруг спешит к устам или щеке; Жужжанье пчел над яблонью душистой Отрадней мне замолкнувших в цветке. Больной, исстрадавшийся человек пишет жизнестойкие и озаренные жизнью стихи. Сочетание прошедшего с настоящим, воспоминания и нынче переживаемого имеет у Фета свое продолжение, развивается в мотив философский. Это связь времен, соотношение мгновения и вечности: Пора за будущность заране не пугаться, Пора о счастии учиться вспоминать. Для поздних стихов Фета характерна философская тематика. Фет говорит о грустной пошлости жизни и выходе из нее в мир красоты, о бедности человеческого познания и обычного прозаического слова, о богатстве искусства, преодолевающего время и о бедности искусства в сравнеии с естественной красотой мира. Но все же основной тон поэзии Фета — мажорный, а не минорный. Жизнь печальна, искусство радостно — такова обычная мысль Фета. Искусство для Фета — единственная прочная радость жизни, и чувством радости оно и должно быть проникнуто. Alter ego Как лилея глядится в нагорный ручей, Ты стояла над первою песней моей, И была ли при этом победа, и чья, У ручья ль от цветка, у цветка ль от ручья?.. Ты душою младенческой все поняла, Что мне высказать тайная сила дала, И хоть жизнь без тебя суждено мне влачить, Но мы вместе с тобой, нас нельзя разлучить. Та трава, что вдали на могиле твоей, Здесь на сердце, чем старе оно, тем свежей, И я знаю, взглянувши на звезды порой, Что взирали на них мы как боги с тобой. У любви есть слова, те слова не умрут. Нас с тобой ожидает особенный суд; Он сумеет вас сразу в толпе различить, И мы вместе придем, нас нельзя разлучить. Смерть «Я жить хочу! — кричит он, дерзновенный, — Пускай обман! О, дайте мне обман!» И в мыслях нет, что это лед мгновенный, А там под ним, бездонный океан. Бежать? Куда? Где правда, где ошибка? Опора где, чтоб руки к ней простерть? Что ни расцвет живой, что ни улыбка, Уже под ними торжествует смерть. Слепцы напрасно ищут, где дорога, Доверясь чувств слепым поводырям’, Но если жизнь базар крикливый бога, То только смерть его бессмертный храм. 47. Философский характер лирики Тютчева. Романтическая концепция мира и человека в его поэзии («Не верь, не верь поэту, дева…») Не верь, не верь поэту, дева; Его своим ты не зови — И пуще пламенного гнева Страшись поэтовой любви! Его ты сердца не усвоишь Своей младенческой душой; Огня палящего не скроешь Под легкой девственной фатой. Поэт всесилен, как стихия, Не властен лишь в себе самом; Невольно кудри молодые Он обожжет своим венцом. Вотще поносит или хвалит Его бессмысленный народ… Он не змиею сердце жалит, Но, как пчела, его сосет. Твоей святыни не нарушит Поэта чистая рука, Но ненароком жизнь задушит Иль унесет за облака
