В «Словаре живого русского языка» Владимира Даля слово «котлован» отсутствует. В энциклопедическом словаре Брокгауза и Эфрона его тоже нет. Впервые оно упоминается в 4-томном издании словаря Ушакова за 1935 год, оттуда оно переходит в остальные словари и энциклопедии, почти не меняя своего значения: «Выемка з земле, предназначенная для закладки в ней фундамента каких- либо зданий. Происхождение темное».
Таким образом, название повести происходит ниоткуда. Такого слова просто не было в 20-е годы. Ни один из словарей русского языка не указывает на источники его происхождения. Не исключено, что оно было придумано Платоновым и уже после этого вошло в словарный обиход. Ведь произошло подобное со словом «интеллигенция» у Достоевского. И что существенно, это предположение не
противоречит стилю платоновского мышления. Что такое Ювениль- ное море или Чевенгур? Кто, кроме писателя, может объяснить сложную семантику названия его книг?
Для того чтобы уяснить символическую сложность и глубину названия повести, уместно будет провести некоторые литературные параллели. Первая из них, которая напрашивается сразу, это сопоставление повести с книгой Данте «Ад». На мысль об их близости наводит не столько внешнее сходство обстоятельств (возраст героя, созерцательный характер его интеллекта), сколько геометрическое сходство произведений, каждое из которых имеет смысловую вертикаль, ось, вдоль которой расположены события сюжета. Движение в обоих произведениях имеет нисходящее направление. Данте вослед за Вергилием опускается в гигантскую воронку ада, так же как Вощев медленно и неуклонно вослед за массой сафоновской бригады зарывается в землю, уничтожая по пути вниз «тысячи былинок, корешков и мелких почвенных приютов усердной твари». Только у Данте путь вниз — есть одновременно путь наверх. У Платонова только Жачев уползает в город, чтобы «убить товарища Пашкина» и более уже не возвращается в котлован никогда. Остальных персонажей автор оставляет на дне отрытой ими ямы.
Другие две параллели — это гордые «голые люди» из пьесы Горького «На дне» и экзальтированные персонажи Достоевского из первого его романа «Преступление и наказание». С творчеством Достоевского Платонова роднит некая прямая генетическая связь: тяжелый путаный бюрократический язык, непрозрачные герои. Та же серость и тусклый свет, то же «дребезжащее состояние радости» и «страх совести, скрытый за злобностью лиц». Однако платоновская безнадега «Котлована» не идет ни в какое сравнение с философией преображенной личности Федора Достоевского.
В этом смысле идейно гораздо ближе к повести Платонова стоит пьеса Горького «На дне». Оба произведения фиксируют особое состояние жизни героев. Этимологически оба названия чрезвычайно близки. На дне — буквально понимая, в яме, в пещере, куда свет только от зрителя и сверху из квадратного оконца, и котлован — яма, на дне которой копошатся люди. Сравнение с Горьким дает наиболее ясное, но и наиболее поверхностное понимание символики платоновской повести. Пролетарский апофеоз человека в сатинском изложении как нельзя более близок эстетике «Котлована». Та же босяцкая тематика, тот же мрачный пафос.
Однако пьеса Горького оставляет ощущение игры, барства. Написанное им написано снаружи. Несмотря на неоспоримые художественные достоинства и прекрасную драматургию, в пьесе есть что- то фальшивое, ненастоящее.
Платонов — весь настоящий. Его герои роют яму, в которой и остаются навсегда. Котлован — жуткий символ реальности, живая правда эпохи, ее гнев и мечта, ее пот и кровь. Здесь возвышенное идет рядом с простым и житейским, рождается из него и уходит назад, в землю. В томлении изможденных людей, в их вере в пролетарское завтра кроется бездна мудрости. Моя задача, задача читателя, прочесть эти знаки, начертанные великим русским писателем, разгадать и понять их.
