Объяснив читателю прежнего Пушкина, поэт доверительно распахивает перед ним дверь в иной, ему неведомый, чудный мир живой русской жизни: «Иные нужны мне картины: Люблю песчаный косогор…» Картина, нарисованная Пушкиным, была неожиданной: поэт демонстративно описывал обыкновенное, прозаическое, низкое, с точки зрения классицизма и романтизма, — русскую бедную, почти нищую деревню. Еще более неожиданной оказалась чудесная способность этой картины излучать поэзию, покорять удивительной, бередящей сердце и ум русского человека красотой родного края. Поэт утверждал новый эстетический кодекс, и читатель понимал, что доверие к действительности, к объективному миру вооружало художника возможностью извлекать прекрасное из самой жизни. Описательные стихи о прозаическом в действительности становились глубоко содержательными, из, казалось бы, простого перечня примет изображаемого пейзажа («избушка», «две рябины», «сломанный забор», «перед гумном соломы кучи») вырастал поэтический образ русской деревни.
Фокусом каждой из поэтических систем оказывался идеал поэта — в первом случае «гордой девы», во втором — «жены-хозяйки». Между ними — пропасть: романтический идеал уводил читателя в страну мечтаний, отрывая от почвы, лишал его духовной силы, возможности быть сознательным и активным участником бурных событий русской жизни.
Последняя строфа отрывка как бы завершала эстетический манифест Пушкина, в ней подводился итог сказанному выше. Начиналась она дерзко — продолжая утверждать свою мысль, что для поэта нет и не может быть «низких», недостойных поэзии предметов, ибо «самый ничтожный предмет может быть изображен стихотворцем», Пушкин смело писал: «Порой дождливою намедни Я, завернув на скотный двор. . .» Поэт стремился привлечь читателя на свою сторону и покорял его доверительностью и искренностью рассказа. Воспоминания о творческой юности, о романтическом прошлом были окрашены в элегические тона. Пушкин как бы приглашал читателя подумать вместе с ним, поэтом, о пройденном им пути: «Таков ли был я, расцветая? Скажи, Фонтан Бахчисарая! Такие ль мысли мне на ум Навел твой бесконечный шум, Когда безмолвно пред тобою Зарему я воображал…»
На этом обрывался отрывок, опубликованный в «Литературной газете». Читателю задавались вопросы — «Таков ли был…» «Такие ль мысли…», и он должен был ответить па них, опираясь на уже приобретенный опыт освоения предыдущих строф. Пушкин не навязывал читателю своих убеждений, он создавал условия для самостоятельного вывода, веруя, что поэзия жизни действительной сама поможет читателю сделать правильный вывод. «Высокопарным мечтаньям» оказывалась противопоставленной объективная жизнь. Поэтическая картина русской деревни, которая вырастала в образ народной России, должна стать предметом поэзии, литературы, — утверждал Пушкин.
Лирические строфы, входившие в главу «Путешествие Онегина» и опубликованные в «Литературной газете», были программными для Пушкина: они ориентировали развитие литературы по пути демократизации и потому оказывались мостом в новый период — тридцатые годы. В демократизации общественного движения было спасение России. Это понял Пушкин и шел навстречу этому будущему. Новые убеждения, с такой поэтической силой и искренностью выраженные в опубликованных в январе 1830 года строфах, не только предвещали характер будущего творчества Пушкина, но и помогали завершить незаконченные произведения, реализовать давно вынашиваемые замыслы. Прежде всего необходимо было закончить роман «Евгений Онегин».
После событий 14 декабря 1825 года довольно быстро — за восемь месяцев 1826 года — были написаны две главы: пятая и шестая. Это оказалось возможным потому, что план их был ясен Пушкину уже давно. Сюжетное развитие судьбы Татьяны позволяло писать и седьмую главу, хотя работа над ней шла медленно, с большими перерывами, в течение 1827-1828 годов.
Затем была написана глава девятая новая встреча Онегина с Татьяной в Петербурге. Сразу же по окончании восьмой и девятой глав была I начата глава десятая, которую 19 октября 1830 года; Пушкин сжег. Сохранились только первые строфы, записанные для безопасности шифрованным кодом, потому что они были посвящены изображению деятельности зарождавшихся в конце десятых годов тайных обществ декабристов. Так бесспорные факты свидетельствуют о первоначальном намерении Пушкина продолжить роман об Онегине в полном соответствии с реальным ходом общественного движения России.
Но Пушкин оказался вынужденным отступить от своего замысла. Оттого главы — путешествие Онегина (восьмая), подготовившая его к декабризму, и десятая, посвященная декабристскому движению, были из романа исключены, а девятая глава стала восьмой. И дело было не только в цензуре, хотя и она имела немаловажное значение глава о декабристах никогда бы не была пропущена. Главной же причиной было горькое понимание обреченности дела декабристов, невозможности усилием горстки отважных людей низвергнуть самодержавную власть. Допустимо ли было вести Онегина по пути, который приводил к общественной катастрофе? И не только потому, что в пей завершается сюжетная история взаимоотношений Онегина и Татьяны. Ее писал, в сущности, новый поэт. Пройдя через трудные годы, он, вооруженный новым знанием жизни и закономерностей исторического развития, вступил в зрелый период своего творчества. Потому Пушкин не просто завершал когда-то начатую историю своих любимых героев, но с позиций историзма переоценивал ту эпоху, которую начал изображать еще в 1823 году.
Восьмая глава открывалась и завершалась темой автора-поэта. Такое обрамление концентрировало внимание читателя на кардинальных проблемах не только последней главы, но и романа в целом. В то же время первые строфы главы кажутся неожиданными, прежде всего содержанием лирического рассказа автора о себе, ибо внешне око как бы повторяло сказанное раньше первой главе. Действительно, автор возвращается к своей петербургской жизни 1819 года, к крымским впечатлениям и к своему романтическому прошлому. Но делает это сознательно. Пушкин считает теперь необходимым прояснить идейную позицию автора-поэта 1819 года, восстановить историческую правду, от которой он отступил в первой главе, напомнить читателю, что тогда, в 1819 году, он, Пушкин, был автором «Вольности», послания «К Чаадаеву», «Деревни», сатирических нолей, был «эхо русского народа», выразителем идей молодой России, вдохновителем поколения, начавшего борьбу за вольность. Здесь, в восьмой главе, как бы пересматривалась и значительно дополнялась первая глава. Начальные строфы восьмой главы, поэтому важны не только для понимания убеждений автора-поэта 1830 года, но и для понимания всего романа: читатель должен был существенно поправить свои прежние представления об идейной жизни Петербурга в конце 1810-х годов, узнать о вольнолюбивых взглядах автора-поэта, а, следовательно, и о характере взаимоотношений его со своим приятелем Онегиным.