В. Г. Белинский написал следующее: «Моцарт и Сальери» — вопрос о сущности и взаимных отношениях таланта и гения». С тех пор «минуло лет немало», и подобное утверждение уже не кажется таким верным.
«Моцарт и Сальери» — трагедия, и трагедия об одном Сальери, Моцарт — только искра, от которой загорается пламя, освещающее для нас душу Сальери. Таков излюбленный прием Пушкина: взять персонаж, вполне состоявшийся, «готовый», и осветить его извне, как частицу бытия, и сразу накопленное в нем вспыхнет пожаром. Тогда мы с изумлением видим, какая страсть назрела в этой душе и как она была сильна. Таков Германн в «Пиковой даме». В «Моцарте и Сальери» Моцарт играет служебную роль — так изобразил его Пушкин. Он должен быть противоположен Сальери в том, что составляет его сущность. Если Сальери олицетворяет собой человеческое самоутверждение, то Моцарт является весь олицетворением не бесных сил. Именно так он представлен в драме. Пушкин по себе знал, как много серьезного в душе гения, как много скорбного в его жизни, как много труда в его творчестве. Но все это в Моцарте скрыто от нас, он обращен к Сальери и к нам своей небесной стороной: беспечный в жизни, бессознательно и шутя создающий гениальное в искусстве. Он творит не потому, что силится творить, как Сальери, а потому, что он «с волей небесною дружен». У Пушкина Моцарт бессознательно знает свою близкую смерть и в Сальери — своего убийцу, о чем он сознательно не смеет мыслить. Его душа открыта звукам небесным.
Он максимально небесен. Из всех людей, которых мог встретить Сальери, он ближе всех стоит к Богу, и поэтому его явление — наиболее резкий вызов существу Сальери. При встрече с таким явлением Сальери попадает в ситуацию, в которой обязан раскрыться полностью, до дна.
Пушкин внес множество тонких штрихов в эту оппозицию. Коренное различие между ними в том, что Сальери чувствует себя «служителем искусства», а Моцарт «сыном гармонии». Для Сальери искусство — суровый властелин, награждающий за труд, а он его вернейший раб:
Быть может, посетит меня восторг
И творческая ночь и вдохновенье.
Другого отношения к искусству он не понимает, оттого каждого оценивает в меру его усердия и полезности для общего дела. Он ставит кардинальный вопрос о Моцарте: «Что пользы в нем?» Моцарт не снаружи служит музыке. Она живет в нем. Или он в ней. Он не служит, не ждет от нее даров, она как бы изнутри и помимо воли внушается ему:
…Намедни ночью
Бессонница моя меня томила,
И в голову пришли мне две, три мысли.
Сегодня их я набросал.
Для Моцарта творчество — одно из естественных проявлений его жизни, притом приятное. Сальери говорит о нем «гуляка праздный». Так Моцарт приходит на суд разума, на суд Сальери.
Вообще, образ Сальери — кочующий образ. Он легко читается в Родионе Раскольникове и в горьковском Сатине. То же гордое самоутверждение, бунт против небес, доведенное до последней черты мятежное настроение. Как и Раскольников, Сальери разряжается активным действием, точнее, активным противодействием Верховной силе. Подобный поступок вызывает содрогание сердца. Мы чувствуем, что он убил и самого себя. Но в отличие от героя Достоевского, Пушкин обрекает дух Сальери на гибель. Личность его погибнет, не способная вынести внутреннего разлада. Богоборчество у Пушкина приводит к самоуничтожению.
Пушкин сам был Моцарт в искусстве, и он знал легкую и изящную радость творчества. Он знал, чем писал. В этой тяжбе человека с Богом он открыл нам неведомые глубины бытия, в которых вечно происходит трагедия человеческого разума, осужденного жить в мире, события которого сообразуются с роком, со слепой Судьбой.
