«Талант исключительного своеобразия» — так гово¬рил о Пастернаке Максим Горький. И эти слова могут стать эпиграфом ко всему творчеству поэта. Его стихи — это импровизация, наполненная «световым ливнем» (так говорила Цветаева). Любимое слово — «ошеломление», Пастернак передает мгновенное состояние души. Поэто¬му так сложен его поэтический синтаксис. В раннем пе¬риоде творчества к этому добавляется еще и сложная метафорика… Иногда действительно его стихотворения трудны для восприятия. Но вместе с тем они очень по¬этичны и образны. Его «непонятность» очень легко чита¬ется и запоминается:
Я клавишей стаю кормил с руки Под хлопанье крыльев, плеол и клекот.
Я вытянул руки, я встал на носки,
Рукав завернулся, ночь терлась о локоть.
В соединении самых простых и понятных слов рождается музыка и образ человека. В любом стихо¬творении Пастернака большую роль играет «вещная» деталь:
Как бронзовой золой Жаровень,
Жуками сыплет сонный сад.
Природа у Пастернака часто говорит о себе сама, она не делится на живую и неживую:
Небу под снег хотелось,
Улицу бил озноб,
Ветер дрожал за целость Вывесок, блях и скоб.
Но поэт не просто любуется природой, он ее актив¬ный творец, художник в оставленном прадедами, пода¬ренном нам вечной жизнью Храме Природы. Какие чувства у нас может вызвать февральская оттепель, кроме ощущения грязи и холода. А у Пастернака она превращается в волшебное сочетание звуков и красок, в источник вдохновения:
Под ней проталины чернеют,
И ветер криками изрыт,
И чем случайней, тем вернее Слагаются стихи навзрыд.
Сонный же сад, на который поэт смотрит из осве¬щенной свечой комнаты, становится новыми «мирами расцветшими», сама ночь превращается в прекрасную веру, где тайна — пруд, а в нем сад висит «постройкой свайной и держит небопряд собой».
Борис Пастернак активно участвовал в обществен¬ной жизни страны. Может быть, несогласие с нормами этой жизни или желание что-либо изменить в общест¬ве так захватывало поэта, что даже проскальзывает в его пейзажной лирике. В стихотворении «После дож¬дя» пейзажные зарисовки вызывают надежду на очи¬щение жизни, на чудесные ее перевоплощения. В сти¬хотворении нет подробных описаний, деталей, его со¬держание — энергия, напор, движение:
Сначала все опрометью, в разноряд Ввалилось в ограду деревья развенчивать,
И попранным парком из ливня — под град,
Потом от сараев к террасе бревенчатой.
Омытая ливнем, прибитая градом земля дарит богатство запахов: «теперь не надышишься крепью густой, воздух садовый, как соды настой…»; цветы — «сверкает клубники мороженой клин, градины сте¬лются солью поваренной». Балконные рамы напоми¬нают купальщиц, с которых «ручьями испарина». Луч соскользнул с паутины и замер где-то в крапиве. Только что пережив ужасы грозы, природа преобра¬зилась и теперь ждет новых чудес. Кажется, еще одно мгновение — и тот «уголек», что лежит в крапиве, по¬родит радугу и наполнит свет новой красотой. Свет¬лой надеждой на волшебное, доброе и красивое не только в природе, но и в самой человеческой жизни живет лирический герой, мечтатель и романтик. Для поэта природа — это храм, святыня. Только тогда в этом храме не перестает вечная служба, когда чело¬век, как и поэт, преодолеет свой индустриальный за¬хват ее:
Природа, мир, тайник вселенной,
Я службу долгую твою,
Объятый дрожью сокровенной,
В слезах от счастья отстою.
Только в гармоничном единстве с природой, с ее из¬вечным ритмом человек может ощутить и создать поэзию жизни. Есть еще одна особенность поэзии Пастернака. Он сам сказал об этом: «Я ничего не выражал, не отражал, не отображал, не изображал… Моя постоянная забота бы¬ла не содержание, моею постоянною мечтою было, чтобы само стихотворение нечто содержало. Мне нужно было, чтобы одно стихотворение содержало город Венецию, а в другом заключался Брестский, ныне Белорусско-Бал¬тийский, вокзал». Героем стихотворения Пастернака мо¬жет быть и зеркало, обычное зеркало:
В трюмо испаряется чашка какао,
Качается тюль, и — прямой Дорожкою в сад, бурелом и хаос К качелям бежит трюмо.
Там сосны враскачку воздух саднят
Смолой; там по маете
Очки по траве растерял палисадник,
Там книгу читает тень.
Огромный сад тормошится в зале В трюмо и не бьет стекла!
Казалось бы, все коллодий залил С комода до шума в стволах.
А следующее стихотворение близко нам, молодым:
Сестра моя — жизнь и сегодня в разливе Расшиблась весенним дождем обо всех,
Но люди в брелоках высоко брюзгливы И вежливо жалят, как змеи в овсе.
У старших на это свои есть резоны.
Бесспорно, бесспорно, смешон твой резон,
Что в грозу лиловы глаза и газоны
И пахнет сырой резедой горизонт.
Может, мы не встретим таких людей, но смесь чувств, которыми наполнено стихотворение: и неуверен¬ность, и запальчивость, и боязнь быть смешным, и на¬дежда, что втайне прав ты, — это все наше, про нас.
Следующая книга Пастернака, «Сестра моя — жизнь», продолжает традиции классики. На это указы¬вает уже посвящение сборника Лермонтову. Самыми трагическими в истории человечества 20 века проникну¬то стихотворение «Про эти стихи». Герой его обращает¬ся к нам с вопросом: «Какое, милые, у нас Тысячелетье на дворе?»
В поэмах «Девятьсот пятый год», «Лейтенант Шмидт» отдана заслуженная дань павшим героям. Тем, кто бес¬корыстно и самоотверженно сражался за лучшую жизнь для человечества.
В последние годы жизни поэт обрел счастливую любовь. И злу, бурям, социальным бедствиям и войнам он противопоставил свет любви.
