Перечень этих заимствований давно установлен (и, по-видимому, дополнений к нему уже не возникнет), но меньше исследован вопрос о том — как они. Гораздо показательнее для характера заимствований Лермонтова — и тем самым заслуживают особого внимания — его первые три поэмы, датируемые 1828 годом («Черкесы», «Кавказский пленник», «Корсар»). Именно в них отмечалось наибольшее число прямых заимствований, сплетение разных «влияний», и хотя, комментаторы и историки литературы имели известные основания определять эти поэмы как наиболее подражательные у Лермонтова, как «ученические упражнения» юноши, вставлявшего в них целые готовые куски из чужих текстов, они-то по совокупности всех этих особенностей и дают ценный материал, чтобы судить о том, какие формы принимало у Лермонтова «заимствование» или «подражание».
Все три поэмы явно относятся к жанру поэмы романтической, представленному в конце 1810-х — начале 1820-х годов южными поэмами Пушкина, приобретшему необычайную популярность и получившему исключительное распространение. В двух поэмах Лермонтова — «Черкесах» и «Кавказском пленнике» — выступает «кавказская» разновидность этого жанра, а «Кавказский пленник» оказывается непосредственно связанным с одноименной поэмой Пушкина. При всем том, что жанр еще сохранял популярность и в конце 1820-х годов, это все-таки уже был в основном пройденный этап; Пушкин успел уйти далеко вперед — к реалистическим вершинам своего пути.
Поэма «Черкесы» имеет очень несложный сюжет: это короткий рассказ о неудачном нападении черкесов на русскую крепость, рассказ без героев и без любовного эпизода. А в «Кавказском пленнике» и особенно в незаконченном «Корсаре» есть романтический герой, находящийся в близком литературном родстве со многими героями поэм того же склада, но не отмеченный особым сходством с кем-либо из них в отдельности; черты здесь — общетипические. С Пушкиным Лермонтова в «Черкесах» и в «Кавказском пленнике» роднит отсутствие национальной ограниченности и казенного патриотизма в трактовке темы Кавказа и войны с горцами, в обрисовке вольнолюбивых черкесов, которым поэт не отказывает в симпатии.
В поэме того же 1828 года «Корсар» еще одно компактное по составу, несколько меньшее по размерам, но столь же бесспорное заимствование — на этот раз из Ломоносова, из «Оды на день восшествия на престол ее величества государыни Елисаветы Петровны, самодержицы всероссийской, 1746 года». По ходу действия поэмы Лермонтова корабль, па котором плывут корсар и его товарищи, настигнут на море страшной грозою. Именно в рассказ о ней, который, как и все повествование, дается от лица героя, вплетается отрывок из ломоносовской оды (полностью совпадающие строки помещаем в середине страницы, строки, содержащие расхождение, располагаем отдельно — слева текст Ломоносова, справа — Лермонтова):
Нам в оном ужасе казалось,
Что море в ярости своей
С пределами небес сражалось,
Земля стонала от зыбей,
Что вихри в вихри ударялись,
И тучи с тучами спирались,
И тучи с тучами слетались,
И устремлялся гром на гром,
И что надуты вод громады
И море билось с влажным дном,
Текли покрыть пространны
И черна бездна загоралась грады,
Открытой бездною громов.
Сравнять хребты гор с влажным дном.
Соотношение с источником и здесь в некоторой мере аналогично тому, это мы уже видели раньше: если, заимствуя стихи из Дмитриева, Лермонтов переносит детали эпизода из далекого прошлого в современность, а, заимствуя из Батюшкова, содержание сна делает действительностью, то, прибегая к оде Ломоносова, он придает реальный характер метафорически-умозрительным образам своего источника, где страшная гроза знаменует только моральное состояние россиян в момент смуты и неустройства, предшествовавший воцарению «Петровой дщери». Такой же характер имеют и другие случаи, когда в первых поэмах Лермонтова открывается связь с литературными источниками. В тех же «Черкесах» неоднократно обнаруживаются в картинах природы, в деталях пейзажа отдельные более или менее значительные по размерам совпадения со стихами других современных поэтов, совпадения настолько полные, что их нельзя объяснить случайностью. Так, в VI и VII главки вкрапливаются строки из I главки второй части поэмы И. И. Козлова «Княгиня Наталья Борисовна Долгорукая», написанной годом раньше (1827):
Восток алея пламенеет,
И день заботливый светлеет.
Уже в селах кричит петух,
Уж месяц в облаке потух.
Денница, тихо поднимаясь,
Златит холмы и тихий бор;
И юный луч, со тьмой сражаясь,
Вдруг показался из-за гор.
Колосья в поле под серпами
Ложатся желтыми рядами.
Все утром дышит; ветерок
Играет в Тереке на волнах,
Вздымает зыблемый песок…
О, если 6 ты, прекрасный день,
Гнал так же горесть, страх, смятенья,
Как гонишь ты ночную тень
И снов обманчивых виденья!
Заутрень в граде дальний звон
По роще ветром разнесен;
И на горе стоит высокой
Прекрасный град, там слышен громкий
Стук барабанов, и войска,
Закинув руя;ья на плеча,
Стоят на площади…
Действие второй части поэмы Козлова происходит в Подмосковье, и Лермонтов переносит в кавказскую обстановку черты идиллического подмосковного пейзажа — с его селами, заутренями и т. д., не останавливаясь перед реальными несоответствиями (подобно тому, как в той же VII главке он самостоятельно описывает — явно по образцу большого среднерусского города — некий «прекрасный град» с большей крепостью). Но при реальном несоответствии между обстановкой и содержанием заимствованных из Козлова стихов степень стилистического соответствия между ними и собственными стихами Лермонтова весьма значительна. Впрочем — и это можно констатировать на основе приведенных примеров, — стих Лермонтова и его язык здесь в целом ряде мест еще далек от профессионального поэтического мастерства его времени (бедные или неточные рифмы вроде «высокой» — «громкой», «войска» — «плеча» и т. п.). С точки зрения стихотворной техники и стилистических средств заимствуемые Лермонтовым из авторов строки — в сравнении с многими моментами его оригинального текста — играли, возможно, для поэта роль своего рода нормы, служили, может быть, образцом.