В. Маяковский до сих пор является в русской поэзии до конца не разгаданной тайной. Поэт бунтарь, поэт революционер, необычайно талантливая личность, он всей душой поверил идеологии нового государства и строя, а когда разочаровался в ней, не смог вынести постигшего его удара. Творчество поэта начинается с увлечения футуризмом — литературным направлением, суть которого сводилась к тому, чтобы разрушить все традиции прежней поэзии и заглянуть в будущее.
Ранняя лирика В. Маяковского необычна по форме и по содержанию; это попытка прорваться к душам людей при помощи новых слов и звуков, попытка борьбы «с тупой силой нажитых авторитетов», которую Маяковский выразил в знаменитой фразе: «Что я могу противопоставить навалившейся на меня эстетике старья?»
Владимир Маяковский входит в русскую поэзию как «тринадцатый апостол» (первое название поэмы «Облако в штанах»), как человек, способный жить, любить и творить новую поэзию в «адище города», как поэт, который может сыграть «на флейте водосточных труб». Поэт буквально ворвался в литературу с криком «Послушайте!», его лирический герой пытался привлечь к себе внимание окружающих. Не случайно в произведениях Маяковского так много восклицательных знаков.
Мир, представленный в ранней лирике В. Маяковского, может быть необыкновенно ярок. В нем происходит трансформация обыденных, привычных, может быть, даже пошлых вещей в сознании художника. Именно поэтому «продуктовые реалии» (блюдо студня, жестяная рыба) противопоставлены миру мечты, миру романтики. «Карта будня» смазывается, становится неопределенной и прекрасной именно в своей неопределенности: возникают образы океана, музыки, слышны таинственные «зовы новых губ».
Для ранней лирики Маяковского характерно неприятие мещанских, обывательских ценностей. Это ярко проявляется в стихотворении «Нате!», лирический герой которого настаивает на своем праве быть чужим в чуждом ему мире. Отсюда попытка эпатажа; он дразнит толпу, выбирает для нее самые обидные характеристики, таким образом отрицая и высмеивая пошлость и душевную пустоту.
Сам лирический герой — человек огромной души, не случайно душа, сердце — одни из самых частотных слов в ранних стихотворениях и поэмах Маяковского. Эта душа, эта способность к самораскрытию противопоставлена низменным инстинктам толпы.
Что интересует этих людей? Вкусная еда, «раковины вещей», быт. До них невозможно «достучаться», не случайно обобщенный образ толпы — это «стоглавая вошь». Но лирический герой не бежит от толпы и не «кривляется перед ней». Предельная внутренняя независимость проявляется в том, что он готов «захохотать и плюнуть в лицо…», в обобщенное, усредненное лицо толпы, отдельные личности в которой замечательны лишь тем, что у одного «в усах капуста», а на другой «белила густо».
Уродству толпы противопоставлена «бабочка поэтиного сердца», нежное, хрупкое, беззащитное создание, которое так легко осквернить и даже уничтожить. Маяковский подчеркивает, что его лирический герой не такой, как все, не похож на других. Кроме того, поэт продолжает рассуждать о традиционном конфликте поэта и толпы, о которых идет речь в творчестве А. С. Пушкина и М. Ю. Лермонтова.
Гротеск становится художественной основой стихотворения «Ничего не понимают». Гротеск — это одна из разновидностей комического, сочетающая в фантастической форме ужасное и смешное, безобразное и возвышенное.
На просьбу «причесать уши», которая идет вразрез с привычным «причесать волосы» и с помощью которой лирический герой сразу же демонстрирует свою исключительность, толпа реагирует агрессивно. Она объявляет человека сумасшедшим, что тоже традиционно для русской классической литературы, и рыжим. «Рыжий!» — это не просто определение цвета волос, это знак принадлежности героя к другому миру, миру «непричесанных», отказавшихся от норм мещанских приличий людей и смело заявляющих об этом, громко, вслух, чтобы слышали все. Необычность, яркость образов тоже является своеобразной попыткой раннего Маяковского отграничить собственный внутренний мир от «ценностей старья».
Поэт использует яркие, необычные образы (голова — «старая редиска»), фразеологизмы, которые видоизменяет до неузнаваемости («гладкий парикмахер сразу стал хвойный» можно заменить знакомым нам устойчивым выражением «волосы дыбом встали»), неординарные рифмы, авторские неологизмы, для того чтобы отказаться от всего будничного и традиционного. Но, публично заявляя о своем отказе от всей прежней культуры, Маяковский, тем не менее, невольно опирается на нее, она, вопреки его желанию, проскальзывает сквозь строки его произведений.
В. Маяковский писал о себе: «Я — извозчик, которого стоит впустить в гостиную, — и воздух, как тяжелыми топорами, занавесят словища этой мало приспособленной к салонной диалектике профессии».
Парадоксальность ранней лирики Маяковского заключается в том, что лирический герой — одновременно и «грубый гунн», настаивающий на необходимости «кроиться миру в черепе», радующийся смущению толпы, презирающий ее, и — в то же время — человек огромной души, страдающий, любящий, порой плачущий от одиночества и непонимания. Необходимо отметить, что одиночество и ненужность лирического героя — одна из самых характерных черт ранней лирики поэта. Ярче всего эта мысль выражена в стихотворении «Себе, любимому, посвящает эти строки автор». Произведение с таким вызывающим названием заканчивается такими трагическими строчками:
В какой ночи,
бредовóй,
недужной,
какими Голиафами я зачат –
такой большой
и такой ненужный?
Он готов (если кому то это необходимо, если люди «выйдут радостные») отдать им свою душу:
Вам я
Душу вытащу,
Растопчу,
Чтоб большая,
И окровавленную дам, как знамя.
«Нахал», «циник», «извозчик» настаивает на вечности и крайней необходимости высших категорий бытия, которые метафорически обращаются в звезды:
Послушайте!
Ведь, если звезды зажигают,
значит — это кому нибудь нужно?
Значит — это необходимо,
чтобы каждый вечер
над крышами
загоралась хоть одна звезда?!
Интересно пишет о Маяковском Юрий Карабчиевский, который находил лирику поэта внутренне противоречивой и спорной: «У него — окровавленная душа, у лабазника — окровавленная туша, всего то и разницы. Но в первом случае это боль и жертвенность, во втором — веселье и праздник».
Таким образом, можно сказать, что в ранней лирике Маяковского объединены два начала: эпатаж, издевательство над толпой, высмеивание мещанства и необыкновенная тонкость, ранимость души, «бабочки поэтиного сердца».