В своей лирике Б. Л. Пастернак постоянно обращается к теме творчества, он пытается осмыслить её и на философском, и на житейском уровне. В его стихотворениях, посвящённых поэзии, сочетается отстраненно-объек-тивный взгляд философа (поэт изучал философию в Московском и Марбургском университетах) и точка зрения человека, вовлечённого в процесс творчества, субъективного, сомневающегося и тонко чувствующего. Пастернак обращался к темам и вопросам, поставленным ещё поэтами-романтиками XIX века: отношения поэта и толпы («Рассвет»), поиск вдохновения в природе («Февраль. Достать чернил и плакать…»), цель и смысл творчества («Быть знаменитым некрасиво…»). Темы эти остаются для него актуальными с первых поэтических сборников до последних стихотворений шестидесятых годов. Авторские образы и ассоциации порой парадоксальны, сложны для понимания, но именно этого и желал сам поэт, сумевший не только создать целостную концепцию творчества, но и воплотить её в своей лирике.
Почти каждое стихотворение Пастернака можно анализировать на разных смысловых уровнях, в каждом — не одна последовательно раскрываемая тема, но множество лишь намеченных вопросов и неясных ответов на них. Само творчество, по мнению Пастернака, должно быть алогично, поэт просто не может руководствоваться разумом, он должен следовать интуиции. Творческий процесс уже в самых первых стихотворениях уподобляется резкому всплеску чувств (плач, крик, даже истерика). В стихотворении «Февраль. Достать чернил и плакать…» два раза повторяется словосочетание «писать навзрыд». Творчество, на которое поэта вдохновляет пробуждающаяся природа, лишено логического начала. Выстраивается ассоциативный ряд: плакать — творить, слёзы — стихи. С другой стороны, в произведении можно выделить и другой ряд образов, уже связанных с природой как источником творчества: чёрно-белая гамма стихотворения (чернила, «обугленные груши», «чернеющие прогалины», чёрная весна, грачи на фоне февральского снега) позволяет предположить, что сама природа уподобляется гигантской, всеобъемлющей книге жизни, в которой чёрные строчки грачей выстраиваются на белом снежном листе, а чёрные буквы их крика — на странице неба. И даже отражение криков грачей и стихотворений поэта в сердцах людей схоже: и то, и другое «обрушивает сухую грусть на дно очей». Поэзия, как и пробудившаяся природа, несёт в себе накопленную за время зимней спячки энергию, она также «шумна», хотя её звуки и заглушаются гамом просыпающегося города. Ведь человеческая поэзия — лишь отражение поэзии небесной, она вторична, именно поэтому ливень «шумней чернил и слёз» — он в большей степени реален.
Лирический герой един с природой; не только она вдохновляет его, но и он сам способен пробудить и оживить её.
Творчество и жизнь природы переплелись настолько тесно, что поэт сам своими стихотворениями преображает её. Сад из стихотворения «Ты в ветре…» ожил, «вынянченный тоскою» поэта, который сопереживает каждому проявлению жизни.
Творческим принципом Пастернака становится «…быть живым, живым и только, // Живым и только до конца» («Быть знаменитым некрасиво…»). Самим своим существованием поэт преображает окружающий мир, в этом он подобен Богу, самому первому Творцу, или же его посланнику — пророку.
В стихотворении «Рассвет» лирический герой признается, что «готов… всех поставить на колени», но он берёт на себя роль именно пророка, а не деспота. Он не унижает людей, наоборот, «чувствует за них за всех», как будто побывал на тех, кто, может быть, и не достоин его дара. Вообще Пастернак на протяжении многих лет обращался к теме поэта и толпы, его точка зрения радикально менялась от полного принятия народа, желания раствориться в нём («Мне к людям хочется, в толпу, // В их утреннее оживленье») до страха перед ним, как, например, в стихотворении «Гамлет». Актер, вышедший на сцену, боится «гула», в котором нельзя различить отдельные голоса, возможно, от ужаса и удивления он и «прислонился к дверному косяку», из биноклей на него смотрит «сумрак ночи».
Однако в последних сборниках стихов Пастернак находит компромисс, его лирический герой в стихотворении «Быть знаменитым некрасиво…», с одной стороны, утверждает, что «цель творчества— самоотдача», но, с другой стороны, предчувствует, что за ним «по его живому следу» пойдут другие. Примирение с толпой происходит органично, поэт просто идёт «окунаться в неизвестность», не боясь ни порицаний, ни славы, но всё же он будет рад, если кто-то последует за ним, примет его таким, каков он есть, тогда поэт не оттолкнёт его с презрением, но позволит идти за собой.
Корни такого отношения к творчеству в своеобразном понимании Пастернаком роли поэта в обычной поэзии. Дело в том, что писатель, по его мнению, не принадлежит этому миру, толпа просто не может соприкоснуться с ним, она видит лишь земное отражение его небесной сущности. Намеки на такую концепцию места поэта в мире можно обнаружить в стихотворении «Ночь». Артист сопоставлен с летчиком, вечно парящим в небе, не обращающим внимание на то, что происходит внизу. То, что мы видим на земле, — только отблеск его истинного величия, первичной сущности. Пастернак по-своему воспринимает идею архетипов Платона: полёт в небе становится на земле «крестиком на ткани», но не утрачивает своей метафизической сущности, его символическое значение огромно. Именно поэтому и всё остальное на земле (бары, чужие города, вокзалы, поезда, казармы) имеет особый метафорический смысл. Поэт не отделяет небесное от земного, он запоминает истопников в котельных, «новый фарс» и многое другое, чтобы потом описать. Он вне времени, но трепетно относится к нему («Ты пгчиооти заложник. // У времени в плену»). Поэт может умереть, он переходит в другой мир, который на самом деле и является настоящим.
В стихотворении «Август» погребение лирического героя соотнесено с Преображением Господним, именно в момент смерти проявляется истинное лицо поэта: как он умер, что написал перед этим, осмелились ли его враги поносить его сразу же, как он умер. Стихотворение не трагично, «спокойный, прежний провидческий голос» поэта, слившегося с лесом, который окрасился его кровью («жаркой охрою»), стал «имбирно-красным». Творчество стоит в одном ряду с «чудотворством», сама преобразившаяся природа — последнее стихотворение поэта, его прощальный подарок людям.
Преображение поэтом окружающей действительности, сверхъестественная сила творчества становится лейтмотивом и других стихотворений Пастернака. В стихотворении «Во всём мне хочется дойти…» лирический герой уподобляется Богу — творцу сущего. Он своими стихами не только изменяет природу, но творит её. «Я б разбивал стихи, как сад», — говорит поэт, но возникает ощущение, что он не просто сочиняет стихи, черпая вдохновение в природе, а создаёт «дыханье роз, дыханье мяты, // Луга, осину, сенокос, // Грозы раскаты». Выстраивается ассоциативный ряд: поэт — композитор (Шопен) — пророк — Творец.
Ещё более сложный ряд поэт создаёт в стихотворении «Гамлет»: Гамлет — актер, играющий его, — Иисус — лирический герой. Текст стихотворения может быть рассмотрен на любом из уровней, важно то, что любой человек, занимающийся творчеством, соприкасается с величайшими тайнами бытия, с этой точки зрения, и художник, и поэт, и артист — все заняты одним и тем лее — вечной борьбой с собой, своим страхом перед людьми, боязнью того, что не сумеют справиться с важной миссией, окажутся недостойными божественного дара. Отсюда сомнения и страх перед неизбежным. Ежедневный подвиг поэта соотносится со страданиями Христа.
Именно поэтому в сборнике стихов и романе «Доктор Живаго», посвящённом проблеме выживания творческой личности в период социальных катаклизмов, так много стихотворений на библейские темы («На страстной», «Рождественская звезда», «Магдалена», «Чудо», «Дурные дни», «Гефсиманский сад»). И если первые стихотворения цикла проникнуты тоской и грустью («Сады выходят из оград, // Колеблется земли уклад: // Они хоронят Бога»), то последнее стихотворение радостно и светло. Иисус (а значит, и поэт) понял, что должен сделать, понял, что жизнь не кончается со смертью, что ход времени непрерывен. От неуверенности («Если только можно, Авва Отче, // Чашу эту мимо пронеси») лирический герой приходит к спокойствию и смирению:
Сейчас должно написанное сбыться,
Пускай же сбудется оно. Аминь.