1. Размышления о призвании поэта.
2. Стихотворения лицейского периода.
3. Тема назначения поэта и поэзии.
Философское осмысление роли поэта в обществе, тема призвания, избранности — эти мотивы встречаются в лирике практически всех мастеров слова. Не обошел эту тему молчанием и А. С. Пушкин, который хорошо знал поэтическую традицию, да и сам, разумеется, задумывался о значении поэтического дара. Однако нужно отметить, что в большей степени известны стихотворения подобной тематики, написанные гением в период зрелого творчества, например «Пророк», «Поэту», «Поэт и толпа». Среди стихов, в которых Пушкин изложил свои взгляды на предназначение поэта конечно же следует упомянуть и знаменитое «Я памятник себе воздвиг…», являющееся вольным переводом стихотворения древнеримского поэта Горация.
Но тема назначения поэта звучит и в ранней лирике Пушкина. Так, стихотворение «К другу стихотворцу» (1814) относится к его лицейскому периоду жизни. В нем юный Пушкин в насмешливом тоне достаточно подробно описывает незавидную участь поэта. Обращаясь к другу, выведенному под именем Арист, Пушкин сначала указывает на то, что произведения многих авторов, считавших себя поэтами, забыты и никому не интересны из-за своей тяжеловесности и надуманности: Страшися участи бессмысленных певцов,
Нас убивающих громадою стихов!
Потомков поздних дань поэтам справедлива;
На Пинде лавры есть, но есть там и крапива, — предостерегает Пушкин приятеля, решившего во что бы то ни стало сделаться поэтом.
Рассуждая о том, что «хорошие стихи не так легко писать», Пушкин отмечает русских поэтов, являющихся «честью и славой россов» — И. И. Дмитриева, Г. Р. Державина и Ломоносова. В противопоставление им под вымышленными именами он называет и ряд поэтов-графоманов, на произведениях которых «Фебова проклятия печать».
Далее Пушкин указывает на то, что судьба по-настоящему талантливого поэта отнюдь не так завидна, как это может показаться со стороны. Признание еще не означает богатство; Пушкин приводит примеры талантливых поэтов, которые так и оставались нищими всю свою жизнь:
Лачужка под землей, высоки чердаки —
Вот пышны их дворцы, великолепны залы.
Поэтов — хвалят все, питают — лишь журналы;
Катится мимо их Фортуны колесо…
Нужно заметить, что в стихотворении «К другу стихотворцу» Пушкин высказывает свои соображения не в форме монолога, а приводит и вероятные возражения своего приятеля. Итак, после описания незавидного житья поэтов он вводит следующее возражение: если поэзия такое трудное и малодоходное дело, почему же ты сам «проповедовать пришел сюда стихами»? В самом деле подобное указание весьма логично. Что же отвечает Пушкин своему воображаемому оппоненту? Вот тут и звучит мотив поэтического призвания, которое определяет судьбу человека:
Счастлив, кто, ко стихам не чувствуя охоты, Проводит тихий век без горя, без заботы… Спокоен, весел он. Арист, он — не пиит.
В стихотворении «Лицинию» (1815) Пушкин продолжает размышлять о судьбе и общественной роли поэта. Однако контекст этих раздумий меняется: в стихотворении под видом Древнего Рима выведены вечные пороки тиранического общества. Республиканский Рим расценивался современниками Пушкина как государство, где ведущей ценностью являлись права и свободы граждан. В стихотворении «Лицинию» Рим уже перестал соответствовать этому идеалу. Какой же, по мнению Пушкина, должна быть гражданская позиция поэта, живущего в подобном обществе?
…кипит в груди свобода;
Во мне не дремлет дух великого народа.
Свой дух воспламеню жестоким Ювеналом,
В сатире праведной порок изображу
И нравы сих веков потомству обнажу.
Итак, поэт должен говорить об общественных проблемах, но в то же время он призывает друга оставить столичное общество, где царят порок и корысть: ненависть к рабству, презрение к угодливости проявляется не в борьбе с ними, а в философском затворничестве в деревенском доме:
Лициний, поспешим далеко от забот,
Безумных мудрецов, обманчивых красот!
Завистливой судьбы в душе презрев удары,
В деревню пренесем отеческие лары!
В стихотворении «КН. Я. Плюсковой» (1818) звучит мотив творческой независимости поэта, который не стремится угождать царям, используя для этого свое дарование, а воспевает свободу как высшее благо человечества:
На лире скромной, благородной
Земных богов я не хвалил
И силе в гордости свободной
Кадилом лести не кадил.
Свободу лишь учася славить,
Стихами жертвуя лишь ей,
Я не рожден царей забавить
Стыдливой музою моей.
В оде «Вольность» (1818), которая перекликается с одноименной одой А. Н. Радищева, Пушкин провозглашает высокое общественное предназначение поэта как певца свободы и обличителя пороков власть держащих:
Хочу воспеть Свободу миру,
На тронах поразить порок.
Поэт и повествует в этой оде о казни французского короля Людовика XVI и убийстве российского императора Павла I. Хотя гибель Людовика он воспринимает «с жестокой радостию», как смерть тирана. Нужно подчеркнуть, что в глазах Пушкина казнь короля, пусть и заслуженная, остается преступлением. Практически то же самое можно сказать и о втором примере, который поэт приводит в назидание царям: убийцы Павла — «звери», «янычары», но и сам он — «увенчанный злодей». Пушкин далек от революционного пафоса радищевской оды; «поразить порок» отнюдь не означает призыв к цареубийству. Пушкин стремится разъяснить, что закон должен быть высшей ценностью в обществе. Именно в подобной пропагандистской деятельности и заключается роль поэта. Этот же мотив звучит и в стихотворении «Деревня» (1819), посвященном теме крепостного права. Поэт — это «друг человечества», который с горечью видит угнетение человека человеком, присвоение результатов чужого труда, нищету простого народа, дикость и своеволие помещиков.
«О, если б голос мой умел сердца тревожить!» — восклицает поэт; однако свое предназначение он видит не в том, чтобы поднять народ на восстание, на борьбу за свои права, а в том, чтобы обратить внимание правителей на бедственное положение крестьян и способствовать тому, чтобы были приняты решения, существенно улучшающие положение народа:
Почто в груди моей горит бесплодный жар
И не дан мне судьбой
Витийства грозный дар?
Увижу ль, о друзья
Народ неугнетенный
И Рабство, падшее по манию царя,
И над отечеством Свободы просвещенной
Взойдет ли наконец прекрасная Заря