В ранней лирике В. В. Маяковского образ поэта представля¬ет собой «футуристическую» версию романтического протесту¬ющего героя, противопоставленного толпе обывателей исклю¬чительностью своих чувств и особой зоркостью, позволяющей видеть в повседневном и прозаическом быте мерцание всемир¬ного бытия:
Я сразу смазал карту будня, плеснувши краску из стакана; я показал на блюде студня косые скулы океана.
На чешуе жестяной рыбы прочел я зовы новых губ.
А вы
ноктюрн сыграть могли бы
на флейте водосточных труб?
В стихотворении «Нате!» (1913) поэт называет себя «грубым гунном» (то есть варваром, язычником, сокрушающим ценнос¬ти чуждой ему культуры). Вместе с тем говорит о нежности сво¬его сердца («Все вы на бабочку поэтиного сердца / взгромозди¬тесь…»), о щедрости, с которой он — «бесценных слов мот и транжир» — готов одаривать сокровищами поэтического твор¬чества свою аудиторию: «…я вам открыл столько стихов шкату¬лок…» В то же время автор сознает бессмысленность попыток расшевелить и возвысить душу обывателя и выражает свое раз¬дражение в том, что дразнит толпу, издевается над ней, бросает ей дерзкий вызов:
А если сегодня мне, грубому гунну, кривляться перед вами не захочется ~ и вот — я захохочу и радостно плюну, плюну в лицо вам
я — бесценных слов транжир и мот.
В стихотворении «Кофта фата» (1914) вновь звучит мотив по¬этической щедрости: «Я дарю вам стихи, веселые, как би-ба-бо…»
Теме творчества Маяковский посвятил одну из глав своей первой поэмы-тетраптиха «Облако в штанах» (1915). В этом произведении поэт предстает уже не только как эстетический «гунн», весело и зло задирающий мещанина, но, прежде всего, — как ниспровергатель основ, титаническая личность, противопо¬ставляющая идеалы наступающей эпохи всем завоеваниям пред¬шествующей мировой культуры, — один из тех, кто поставил свою подпись под хартией, предлагающей «сбросить Пушкина, Достоевского, Толстого с парохода современности». В «Обла¬ке…» с «парохода современности» сбрасываются Гомер, Овидий, Гёте: «Что мне до Фауста…», «Плевать, что нет у Гомеров и Ови¬диев людей, как мы…»; автор высмеивает и современных поэтов, «присосавшихся бесплатным приложением к каждой двухспаль¬ной кровати».
С равным сарказмом описаны и поэты-лирики, и «улица» (потребители стихов), жаждущая от них поэтического слова:
Пока выкипячивают, рифмами пиликая, из любвей и соловьев какое-то варево, улица корчится безъязыкая — ей нечем кричать и разговаривать.
Личность поэта в «Облаке…» предельно гиперболизирована, соотнесена с масштабами космоса. Автор называет себя совре¬менным Заратустрой, «предтечей» грядущих революционных потрясений, одним из тех, кто держит в руках «миров привод¬ные ремни» и самого «господина бога», которого поэт намерен «раскроить» «отсюда до Аляски». Прирученная им Вселенная, как домашний пес,
…спит,
положив на лапу с клещами звезд огромное ухо.
Поэзия будущего, по Маяковскому, должна не гримировать убожество мещанских будней псевдопоэтическими «плачем и всхлипом», но возвыситься до поэзии повседневного труда, услышать себя «в горящем гимне — шуме фабрики и лабора¬тории».
Жизнь превыше поэзии, утверждает автор, поэтому, возвы¬сив личность поэта до масштабов Вселенной, он парадоксально снижает ее до уровня «пылинки»:
я,
златоустейший, чье каждое слово душу новородит, именит тело, говорю вам:
мельчайшая пылинка живого ценнее всего, что я сделаю и сделал!
В течение 1919-1922 годов Маяковский работал над «Окна¬ми РОСТА» (Российского телеграфного агентства), затем — Глав¬политпросвета. «Окна» играли большую роль в разъяснительной работе среди населения в период Гражданской войны и разрухи, когда не хватало газет. Маяковский, страстно желая принять де¬ятельное участие в преобразовании общества, подчиняет поэти¬ческое слово нуждам социалистического строительства, однако «Окна» отнимали очень много времени и требовали определен¬ного творческого самоограничения. Стихи «Окон» адресовались массовой аудитории и должны были быть доходчивыми.
В этот период новая творческая программа, соответствующая потребностям пореволюционной страны и отличная от поэти¬ческих деклараций раннего Маяковского, нашла воплощение в стихотворении «Необычайное приключение, бывшее с Влади¬миром Маяковским летом на даче» (1920). В «Необычайном приключении…» поэт сопоставляет себя с солнцем, однако здесь по сравнению с дооктябрьскими стихами отсутствуют пафос от¬рицания, мотив единоборства со Вселенной. Традиционно воз¬вышая свое лирическое «я» до планетарного масштаба, Маяков¬ский прибегает к прозаическому снижению образов: поэт с солнцем «болтали… до темноты», пили из самовара чай. «Све¬тить — и никаких гвоздей!» — повседневная работа и поэта и сол¬нца, тяжелый, но необходимый труд. В ответ на сетования рас¬сказчика, «что-де заела РОСТА», солнце отвечает:
«..А мне, ты думаешь,
светить
легко?
Поди, попробуй! —
А вот идешь —
взялось идти,
идешь — и светишь в оба!»
«Светить всегда, светить везде, до дней последних донца…» — в этом, по Маяковскому, состоит назначение поэта в новых ис¬торических условиях.
В послеоктябрьский период не прекращается полемика Ма¬яковского с поэтами иной творческой ориентации. Она состав¬ляет, в частности, тему стихотворения «О поэтах» (1923). Автор обвиняет «товарищей по ремеслу» (называемых, впрочем, и «поэтическими стадами», и «бандой») в массовом изготовлении поэтической «чуши», в подражательстве, в рабской привязанно¬сти к классическим образцам.
Высмеивая ремесленников, штампующих лирические подел¬ки, Маяковский с иронией выражает готовность «помочь лю¬дям», сообщив им «об универсальном рецепте-с» изготовления стихов:
Берутся классики, свертываются в трубку и пропускаются через мясорубку.
Тремя годами позже, в 1926 году, Маяковский уже не ирони¬чески, а всерьез обсуждает с читателем проблемы поэтического творчества в стихотворении «Разговор с фининспектором о по¬эзии». Он пишет о мучительном поиске нужного слова, нужной рифмы, способной «взрывать» поэтическую строку. Работа сти¬хотворца — «та же добыча радия. / В грамм добыча, в год тру¬ды», однако этот труд оправдан тем, что найденные им «слова приводят в движение / тысячи лет миллионов сердца». («Поэ¬зия — производство. Труднейшее, сложнейшее, но производ¬ство», — говорит Маяковский в том же году в статье «Как делать стихи?») Продолжая полемику с «поэтическими стадами», ав¬тор саркастически замечает:
Что говорить о лирических кастратах?!
Строчку
чужую
вставит — и рад.
Это
обычное
воровство и растрата
среди охвативших страну растрат.
Подлинный же поэт, утверждает автор, — «всегда должник вселенной», поскольку в его слове все события, все явления об¬ретают бессмертие, но, прежде всего, он воин сегодняшнего дня, ибо рифма поэта — «ласка, и лозунг, и штык, и кнут».
В своем поэтическом завещании — вступлении к поэме «Во весь голос», написанном незадолго до смерти, Маяковский об¬ращается к своим далеким потомкам, выражая надежду, что при¬дет к ним, шагнув через «лирические томики», в «коммунисти¬ческое далеко». Слово «агитатора, горлана-главаря» будет услышано ими, «громаду лет прорвет и явится весомо, грубо, зримо», чтобы рассказать о героической эпохе переустройства мира. «Построенный в боях социализм» — лучшая награда за поэтические труды и единственный «памятник», о котором меч¬тает поэт.
