Осенью 1823 года Пушкин прислал Вяземскому рукопись новой поэмы «Братья разбойники». «Истинное происшествие подало мне повод написать этот отрывок» (X, 58). «Истинное происшествие» — это «поправка», возражение па поэтические «вымыслы» романтических поэтов. «В 1820 году, в бытность мою в Екатеринославле, два разбойника, закованные вместе, переплыли через Днепр и спаслись». Герои поэмы не вымышленные, поэтические, «байронические», а настоящие разбойники, которые «живут без власти, без закона», взяв себе в сообщники «булатный нож да темпу ночь»:
Забыли робость и печали,
А совесть отогнали прочь
Поэма вышла в свет в 1827 году. Вяземский был смущен этой странной поэмой, столь не похожей на «Кавказского пленника» и «Бахчисарайский фонтан». Он высказал Пушкину свои замечания относительно его нового произведения. К сожалению, это письмо Вяземского не сохранилось. Но сохранился ответ Пушкина, который должен был озадачить Вяземского и встревожить его. «Замечания твои насчет моих «Разбойников» несправедливы, — пишет Пушкин, — как сюжет, это не похвала, напротив; по, как слог, я ничего лучше не написал». Пушкин не хотел повторять себя. Но за его новыми опытами с удивлением и некоторым недоверием следили не только «друзья «Людмилы и Руслана», но и поклонники «Кавказского пленника».
Между тем Пушкин окончил поэму «Цыганы». Это была именно пушкинская поэма, с острыми, неожиданными переменами судьбы и характера, с непоправимыми и внезапными событиями:
Поднялся табор кочевой
С долины страшного ночлега,
И скоро все в дали степной
Сокрылось…
Философический сюжет пушкинской поэмы находит здесь лирическую формулу: «И всюду страсти роковые, и от судеб защиты нет». В центре поэмы — «гордый человек», одинокий, мшимый, но совершающий ради гордости своей преступление. Это удивило многих. Романтическая поэма была миологией романтического героя, оправданием «гордого человека». А «Цыганы»? Жуковский пишет Пушкину: «Я ничего не знаю совершеннее по слогу твоих «Цыган»! Но, милый друг, какая цель».
Рылеев рассердился на то, что Алеко «водит медведя». В письме к Пушкину Рылеев говорит: «Цыган» слышал я четвертый раз и всегда с новым, с живейшим наслаждением. Я подыскивался, чтобы привязаться к чему-нибудь, и нашел, что характер Алеко несколько унижен…». Пушкин досадовал на непонимание. И даже написал особое письмо Вяземскому. «Я, кажется, писал тебе, что мои «Цыганы» никуда не годятся: не верь — я соврал». Но шутка не помогла, не примирила Вяземского с поэмой Пушкина.
Поэма была «апологией Овидия», «укором Августу», исповедью Пушкина в изгнании. Он пришел к отрицанию романтической исключительности, довел ее до абсурда все идеалы «поэзии гордости» («Байрон — гордости поэт»). Пушкин был поэтом человечности, сострадания. Голос его менялся, и поэтический мир приобретал новые черты.
Настоящая оценка поэмы «Цыганы», и роман Толстого «Казаки», в котором отозвалась мечта об опрощении, и «Дневник писателя» Достоевского, где такое большое место заняла тема «гордого человека», — все это было еще впереди.
Что касается пушкинских времен, то «Цыганы» в и годы оставались словно непрочитанными. «Перелистайте журналы того времени, — пишет Белинский, — и прочтите, что писано было в них о «Цыганах»: вы удивитесь, как можно было так мало сказать о столь многом!»
Литературная судьба Пушкина была драматично? После «Цыган» каждый новый успех Пушкина был новым его «падением». В 1827 году он напечатал поэму «Граф Нулин».
Замысел был веселый, водевильный. Пушкин написал поэму «в два утра» (VII, 129) в декабре 1825 года, накануне роковых событий восстания на Сенатской площади.
«Граф Нулин» наделал мне больших хлопот» (VII, 129), — признавался Пушкин. В чем только не обвиняла критика Пушкина. А Н. И. Надеждин назвал Нулина «нигилистом» за то, что он «нулин», т. е. просто «ничто». Преодоление романтических канонов ознаменовалось скандалом в критике.
Стих Пушкина цеплялся за прозу, меняя «романтические вымыслы» на обыкновенные предметы. Но поэзия от этого только выигрывала.
В последних числах сентября
(Презренной прозой говоря)
В деревне скучно: грязь, ненастье,
Осенний ветер, мелкий снег
Да вой волков. Но то-то счастье
Охотнику!