«Участь России», ее судьба волновала Пушкина еще в пору юности. В тридцатые годы эта проблема оказалась центральной. В поисках ее решения Пушкин напряженно изучает историю Западной Европы и России, сочетая художественное исследование прошлого с аналитическим самостоятельным исследованием далеких и близких событий. Видя, понимая и ценя возраставшие связи России с Западом, он постоянно требовал учитывать особенности индивидуального пути России. Идея мессианской роли России была чужда Пушкину. Но чем больше он изучал историю отечества, тем яснее становились ему и своеобразие этой истории и особенно «предназначение» России. В письмах и заметках 1830-х годов эта мысль постоянно повторяется: «России определено было высокое предназначение».
Своеобразие русской истории определило, в частности, особое отношение России к Европе. Она всегда стремилась к сближению с Европой, и Петр способствовал тому, чтобы «европейское просвещение причалило к берегам завоеванной Невы». Но глубокая заинтересованность России в делах Запада оказывалась связанной с критический оценкой всего происходившего там. «Россия по своему положению, географическому, политическому е1с. есть судилище, приказ Европы. Мы — великие критики. Беспристрастие и здравый смысл наших суждений касательно того, что делается не у нас, удивительны. . .» Беспристрастие и здравый смысл — эти, по Пушкину, особенности русского национального самосознания — питали русскую литературу.
Вот почему в 1830 году, прочтя второй том «Истории русского народа» Н. Полевого, Пушкин в специальной заметке отверг его стремление «приноровить систему новейших историков и к России». Подобное «приноровление» исключало возможность исследования подлинного характера русского исторического процесса. Потому, обращаясь к Полевому, Пушкин писал: «Вы поняли великое достоинство французского историка. Поймите же и то, что Россия никогда ничего не имела общего с остальною Европою; что история ее требует другой мысли, другой формулы, как мысли и формулы, выведенные Гизотом из истории христианского Запада».
Уже Давно пушкинисты пришли к выводу, что в истории Европы и России внимание Пушкина приковывали к себе проблемы революции. Летом 1831 года Пушкин качал заниматься историей французской революции, но прервал работу, обратившись к новой, важной и увлекшей его теме — истории Петра. С января 1833 года, приостановив собирание материалов о Петре, он принялся за новый труд — историю Пугачева. Работа шла быстро — в октябре — ноябре, во время второй болдинской осени, начатая еще в Петербурге «История Пугачева» была завершена. Тогда же, вновь возвращаясь к эпохе Петра, Пушкин пишет поэму «Медный всадник». Одновременность написания этих двух произведений — знаменательна. Петр и Пугачев — вот те герои русской истории, с которыми «беседовал» Пушкин, раздумывая о будущей участи родины, о судьбе и общественном поведении своего современника.
Изучая в тридцатые годы буржуазную Францию, как «средоточие Европы», американскую республику, демократию которой все увидели «в ее отвратительном цинизме», сопоставляя их с Россией, Пушкин приходит к выводу: «Девиз России: Каждому свое». Под этим девизом прошли и последние сто тридцать лет, составляющих, по Пушкину, новый, петровский период русской истории. Эволюция многих европейских стран и молодой республики Соединенных Штатов Америки за этот век закономерно завершилась установлением буржуазного правопорядка. Французская революция 1830 года с особой наглядностью подтвердила эту закономерность. Россия шла своим путем. Европеизация, проводившаяся особенно бурно после того как было «прорублено окно в Европу», не уничтожила ее самобытности, не помешала самостоятельному решению ею своих вопросов. Но самостоятельность проявлялась сложно и противоречиво — в чем-то спасительно и благоприятно для нации в целом, в чем-то даже трагично. Антикрепостническая, антидворянская борьба на Западе привела к уничтожению феодального режима и провозглашению буржуазных свобод. В России она не принесла победы — народ оставался в рабстве. Буржуазная демократия породила новые формы и методы угнетения трудящейся массы — «работников» прежде всего, в обществе всемогущей властью стал капитал; деньги и чистоган стали определять отношения людей, разделяя их, порождая между ними вражду, эгоизм, погоню за наживой, личным благополучием. Россию, казалось, минула эта судьба. За сто лет сформировалась и мощно заявила о своем всемирно-историческом существовании юная и энергичная нация. В ходе развития она, самостоятельно отстаивая независимость своего отечества, одержала великие победы над очередными европейскими претендентами на мировое господство— Карлом XII, Фридрихом, Наполеоном.
Еще в 1831 году, размышляя о судьбе России и ее народа, о его вкладе в дело борьбы в 1812 году за европейскую свободу, Пушкин писал: и в «бездну повалили Мы тяготеющий над царствами кумир И нашей кровью искупили Европы вольность, честь и мир». Из трудных бурь и испытаний Россия как государство вышла закаленной, окрепшей, победоносной: «Сильна ли Русь? Война, и мор, И бунт, и внешних бурь напор Ее, беснуясь, потрясали — Смотрите ж: всё стоит она!» Но чем энергичнее и неудержимей росло могущество русского государства, тем стремительнее и неотвратимей проявлялась страшная и губительная сила ничем не ограниченного русского самодержавия (или, как остроумно заметила мадам де Сталь, «ограниченного удавкой»), деспотизма самовластия, направленная на угнетение народа.
Контрасты, противоречия исторического пути России, русского самодержавия вообще, и политика отдельных самодержцев, в частности, открывались Пушкину в процессе изучения прошлого. Вопрос о будущей судьбе России в этих условиях становился одним из актуальнейших. Но Пушкин искал столь нужный России ответ и как историк и как писатель. Опытом, художественного исследования истории и современности и явился «Медный всадник». Поэма оказалась в центре грандиозного замысла— создания «Истории Петра»; она и опиралась па уже собранные и изученные материалы и во многом определяла общую концепцию еще ненаписанного труда.
На основании изучения обширных исторических материалов о деятельности Петра Пушкин приходит к категорическому, фактами и документами подтвержденному выводу о противоречивости его политики. В сохранившейся части рукописи «Истории Петра», в частности, читаем: «Достойна удивления разность между государственными учреждениями Петра Великого и временными его указами. Первые суть плоды ума обширного, исполненного доброжелательства и мудрости, вторые нередко жестоки, своенравны и, кажется, писаны кнутом. Первые были для вечности, или по крайней мере для будущего, — вторые вырвались у нетерпеливого самовластного помещика».
Общее это заключение подтверждается в той же «Истории» многочисленными фактами. Например, в заметках о 1722 годе Пушкин писал о Петре: «11 января издал указ, превосходящий варварством все прежние»; «5 февраля Петр издал манифест и указ о праве наследства, т. е. уничтожил всякую законность в порядке наследства и отдал престол на произволение самодержца», и т. д.