Критические статьи Пушкина и Гоголя оказали существенное влияние па выработку эстетических взглядов Белинского, определили в значительно! мере понимание им реализма и народности Пушкина, Гоголя и Лермонтова.
С именем Гоголя справедливо связывают новый этап быстро развивавшегося русского реализма. Но он начинался с высокого рубежа, достигнутого Пушкиным уже в 1830-е годы. Успехи и открытия Гоголя оказались возможными потому, что он «брал» с собой все достижения Пушкина, шел по «дороге», найденной и проложенной им. Об этом писал сам Гоголь, писал сразу после того, как пришла к нему в Италию страшная весть о гибели Пушкина: «Моя утрата всех больше… Моя жизнь, мое высшее наслаждение умерло с ним. Мои светлые минуты моей жизни были минуты, в которые я творил. Когда я творил, я видел перед собою только Пушкина. Ничто мне были все толки, я плевал на презренную чернь. Мне дорого было его вечное и непреложное слово. Ничего не предпринимал, ничего не писал я без его совета. Всё, что есть у меня хорошего, всем этим я обязан ему. И теперешний труд мой («Мертвые души») есть его создание. Он взял с меня клятву, чтобы я писал, и ни одна строка его не писалась без того, чтобы он не являлся в то время очам моим. Я тешил себя мыслью, как будет доволен он, угадывал, что будет нравиться ему, и это было моею высшею и первою наградою».
Вопрос о подлинных творческих связях Гоголя и Лермонтова с Пушкиным, о значении пушкинского реализма для самоопределения и становления их как писателей-реалистов, к сожалению, не изучен и еще ждет своих исследователей. В настоящей работе я не могу рассматривать эту проблему. Но хочу обратить внимание только на необыкновенно чуткое отношение и Гоголя и Лермонтова к обновленному и обогащенному Пушкиным реализму.
Своеобразие и силу Пушкина, увидевшего мятежного героя и мятежные натуры в страшной николаевской России, показавшего, как в будничной жизни зреет недовольство существующей жизнью, как рождается отпор насилию, произволу и несправедливости, отпор, определявший возрождение личности, первыми поняли наследники Пушкина — Гоголь и Лермонтов.
Одновременно появились «Повести Белкина» и «Вечера на хуторе близ Диканьки». И уже здесь, как признавался сам Гоголь, сказалась «поэзия Пушкина»^Вслед за петербургской повестью Пушкина («Медный всадник», с которым Гоголь был знаком до его опубликования) Гоголь пишет цикл своих петербургских повестей. «Записки сумасшедшего» соотнесены с «Медным всадником», судьба Поприщина — с судьбой Евгения. Бунт того и другого становится рубежом их жизни; мятеж вырывает их из пошлого, примитивного, уродливого существования и переносит в сферу высокой человечности. Общество жестоко мстит отступникам, мятежники гибнут, но не в качестве ничтожных и смиренных «существователей», а в единственно прекрасном звании — человека. В самоотверженной и героической борьбе за отчизну расцветает и зреет богатырская натура Тараса Бульбы. II эта вольная казацкая душа внутренне родственна и духовно близка казацкой душе пушкинского Пугачева.
Должно помнить, при этом, что Гоголь был отлично осведомлен о работе Пушкина над «Историей Пугачева». В мае 1833 года, за несколько месяцев до окончания Пушкиным его труда, Гоголь сообщал об этом сочинении: «Пушкин уже почти кончил Историю Пугачева. Это будет единственное у пас в этом роде сочинение. Замечательна очень вся жизнь Пугачева. Интересу пропасть! Совершенный роман!»
Пушкинская концепция человека обусловила возможность создания Лермонтовым поэмы «Мцыри», в центре которой оказалась личность отрока, проявившего свою богатырскую натуру в борьбе за желанную свободу. Пушкинское начало в поэме Лермонтова — яркое проявление могущества реализма в раскрытии вечно живой поэзии действительности, поэзии человека.
Г. А. Гуковский, поставивший вопрос о 1830-х годах как о новом и более высоком этапе развития реализма Пушкина и особом историческом периоде в литературном процессе XIX века, не указал, однако, места Пушкина в этом процессе. В данном случае ученый оказался под влиянием традиции, которая прочно и давно связала имя Пушкина с 1820-ми годами, назвав это десятилетие пушкинским, поскольку в это время влияние Пушкина как поэта-романтика на литературу было определяющим. Г. А. Гуковский писал: «Когда говорили о пушкинском периоде, имели в виду главным образом 1820-е годы, тем более что пушкинское творчество 30-х годов было недостаточно представлено в печати, попросту недостаточно известно как читателям, так и критикам. Да, в сущности, так оно и было: поскольку в 20-е годы именно Пушкин осуществлял движение русской литературы вперед, это и был по преимуществу пушкинский период. И хотя Пушкин органически вошел и в новый период, отметивший 30-е годы, период более демократический, «социальный» и разрушительный, все же этот период оказался связанным с образами новых богов, открыто, почти дерзко его выражавших, с образами Гоголя и Лермонтова — прежде всего, конечно, Гоголя».
Подобное заключение могло вырасти из недостаточной изученности и литературного процесса тридцатых годов и динамического развития в это десятилетие творчества Пушкина. Естественным результатом этой не изученности и явилось утверждение, что Пушкин смог оказывать влияние на литературный процесс в пору своего романтизма и не был способен воздействовать на литературу, на новые поколения писателей в тридцатые годы, то есть в годы расцвета своего реализма.