Ода «Вольность», занимающая главное место в радищевской главе, исключается Пушкиным из сферы внимания своего Путешественника, для него она не служит источником определенных социально-политических впечатлений. Естественно, и в данном случае возникает вопрос — почему? Вряд ли подобное исключение можно объяснить цензурными соображениями. Если бы Пушкин ими руководствовался, он бы вообще не брался за осуществление замысла — включить в свое произведение текст осужденной самодержавием книги, перепечатать которую не разрешил ни Александр I, ни Николай I.
Думаю, что исключение мотивировалось убеждениями Пушкина. В оде «Вольность» Радищев рассказывал о двух революциях — английской XVII века и американской XVIII века. Пушкин внимательно изучал французские революции 1789-1793 и 1830 годов. Закономерность зарождения и свершения революций была уже понята Пушкиным. Заставить повествователя прочесть оду Радищева значило предоставить ему слово для опровержения концепции Радищева. Но это не соответствовало убеждениям Пушкина. Проповедь Радищевым свободы была близка Пушкину — через два года он, подчеркивая преемственную связь с тем, кто в России «первым вольность прорицал», писал: «Вослед Радищеву восславил я свободу». Но Радищев был революционером — потому, опираясь на понятые исторические закономерности социального развития, он не только приветствовал английскую и американскую революции, но пророчески предсказывал неминуемость русской революции. Пушкин не был революционером. Свою позицию высказать он не мог иначе, как прибегнув к приему исключения текста.
Пушкинский повествователь, продолжая путешествие, прибывает на очередную станцию — Медное, читая радищевскую главу с тем же названием. В ней Радищев описывает «срамное позорище» — «варварский обычай» рабской России — продажу крепостных с публичного торга. Пушкинский Путешественник выписывает большую цитату и вслед за Радищевым осуждает это, законом Позволенное, право дворян торговать своими крепостными. Позиции Радищева, повествователя и Пушкина почти совпадают — им равно ненавистно рабство. Они не просто не принимают этот варварский обычай, но осуждают его решительно как преступление. Активность позиции повествователя проявляется уже в том, что своей главе он дает двойное название: «Медное (Рабство)».
Но идейный смысл этой главы не столько в проявлении единодушия Радищева и Пушкина в отрицании рабства, сколько в общности выводов о возможном решении этой социальной проблемы. После цитаты из радищевской книги, в которой дано начало описания торга невольниками, пушкинский повествователь пишет от себя: «Следует картина, ужасная тем, что она правдоподобна. Не стану теряться вслед за Радищевым в его надутых, но искренних мечтаниях… с которыми на сей раз соглашаюсь поневоле…»
Что же это за радищевские мечтания? Это его Фундаментальная мысль о ликвидации рабства. Но Радищев не просто высказывает пожелание уничтожить
позорный обычай». Зная, что дворяне, крупные помещики («вотчинники»- владельцы крупных поместий), не откажутся добровольно от своего права, Радищев делает решительный и смелый вывод — рабство может быть ликвидировано только самим закрепощенным народом:
Екатерина II, читавшая книгу Радищева, подчеркнула это «мечтание» и написала: «то есть надежду полагает на бунт от мужиков». Все это понимал повествователь — оттого-то он не счел возможным прямо выражать свою позицию, а, сославшись на «мечтания» Радищева, буквально скрепя сердце написал: «с которыми на сей раз соглашаюсь поневоле». Поневоле Пожалуй, это наиболее точная характеристика и позиции Пушкина.
Продолжая путешествие, повествователь вновь оказывается принужденным соглашаться с Радищевым после прочтения его главы «Вышний Волочек» (у Пушкина — «Шлюзы»). На него сильное впечатление произвел рассказ Радищева о помещике, который «всех крестьян, жен их и детей заставил во все дни работать на себя. А дабы они не умирали с голоду, то выдавал он им определенное! количество хлеба, под именем месячины известное». Крестьяне были доведены до крайней степени нищеты, унижения, голода. Помещик «умножал свое имение, усугубляя число стенящих на его нивах. Теперь он считает их уже тысячами и славится как знаменитый земледелец».
После этого описания радищевский Путешественник, не сдерживая своих эмоций, восклицает: «Варвар! не достоин ты носить имя гражданина». «Богатство сего кровопийца ему не принадлежит. Оно нажито грабежом и заслуживает строгого в законе наказания» (143). Кончается эта тирада призывом к тем, кто себя считает «мягкосердыми дворянами»: «прострите на сего общественного злодея свое «человеколюбивое мщение»: «сокрушите орудия его земледелия; сожгите его риги, овины…» и т. д.
Пушкинский Путешественник, приведя радищевское описание действий деспотического помещика, делает! следующий заключительный вывод: «Помещик, описанный Радищевым, привел мне на память другого, бывшего мне знакомого лет 15 тому назад». Своевременное воспоминание полностью подтверждает наблюдение Радищева, Помещик, бывший знакомый повествователя, был «тиран, но тиран по системе и по убеждению»; «сделавший, помещиком двух тысяч душ», он стал приводить их в «совершенное разорение». В итоге подобной политики его «крестьянин не имел никакой собственности — он пахал барскою сохою, запряженной барскою клячею, скот его был весь продан, он садился за спартанскую трапезу на барском дворе; дома не имел он ни щей, ни хлеба. Одежда, обувь выдавалась ему от господина,- словом, статья Радищева кажется картиною хозяйства моего помещика».
Глава «Шлюзы» оказалась кульминационной в пушкинском «Путешествии из Москвы в Петербург» и последней,- написав ее, Пушкин принял категорическое решение прекратить дальнейшую работу над воплощением замысла. Чем же было обусловлено принятие такого решения?