Поэт не «прошел стороной над родной страной». Он прочно стоит на центральной площади столицы России, он на книжных полках почти каждой квартиры, он в наших сердцах.
Хотя почему-то не собираются у его памятника, как раньше, безумные российские поэты. Но это время виновато. Извращенное время в стране, проигравшей войну с капитализмом без боя.
Большой, нелепый, нежный, грубый… Не мужчина, а «облако в штанах». Весь одно огромное сердце. Которое болело, болело, болело. Свинцовая пилюля весом в 7,62 грамма навеки излечила эту боль. Наверное, нельзя слишком долго «стоять на горле собственной песни».
Она вошла, резкая, как «нате!»,
Муча перчатки замш.
Сказала:
Знаете, я выхожу замуж…
Как отделить личное от общественного? Особенно если ты «глашатай и главарь», если ты «к штыку приравнял перо»? Вряд ли это возможно. «Я хочу быть понят моей страной…»
Однажды Маяковский воскликнул: «…в 1916 году из Петрограда исчезли красивые люди!» И засквозила в его стихах тема одиночества: «…какими Голиафами я зачат — такой большой и такой ненужный», «…вот — я, весь боль и ушиб. Вам завещаю я сад фруктовый моей великой души», «…еще одно убила война — поэта с Большой Пресни!»
Потом началась литературная поделыцина. «Нигде кроме, как в Моссельпроме», «Воду пейте оную только кипяченую»… Была еще гордость за партийные успехи, за Советы. «Читайте, завидуйте, я — гражданин Советского Союза!» Читали. Не завидовали — боялись. «Будто ожогом рот» кривило таможенникам на западных границах. Вселенная спала, «положив на лапу с клещами звезд огромное ухо». Приходила Она. Брала его нервное сердце, играла с ним, «как девочка с мячиком». Дул ветер «в соседнем саду». Было «Хорошо». В деревнях сидели папаши: «Каждый хитр. Землю попашет, попишет стихи». Жизнь была «прекрасна и удивительна». Поэт был уверен, что «в Це Ка Ка идущих светлых лет» он вместо пропуска с гордостью поднимет аналог партбилета — «сто томов моих партийных книжек».
Но «время — вещь необычайно длинная, были времена — прошли былинные. Ни былин, ни эпосов, ни эпопей…»
Значит, это время виновато. Время, отучившее людей смотреть на звезды и называть «эти плевочки жемчужиной».